Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

— Да мой пес на другой конец света побежал бы за этой дрянью, — сказал он. — Эй, Реймо! Где ты раздобыл этого выпендрежника? От бастурмы нос воротит!

— Хороший пес, — ответил Реймонд. — Нью-Йоркская штучка.

— Хозяйка у него какая-то бизнес-леди, — добавила Арлен. — Смотри, а ошейник-то у него старый, у пупсика!

— Мы решили, что его хозяйка — знаменитость. Скажи, Арлен?

— По-любому. Какая-нибудь нью-йоркская знаменитость, солнечные очки вообще не снимает.

— Что ж, братишка, завидую тебе — десять баксов за такое плевое дело, — сказал Кимбл, допил остатки пойла из кувшина и поднял глаза к небу.

— Десять баксов — это ты загнул, — ответила Арлен. — Дядя Арнольд пообещал нам пятерку, если не облажаемся. — Я тем временем шнырял между их ногами и клубами табачного дыма. — Ах ты, шельмец, — проворковала Арлен, целуя меня в нос. Ветер пах дюжиной костров.

— А ты кошка, — сказал я.

Было в Арлен что-то такое, отчего в уме сразу рождались стихи, — карие глаза, должно быть, и эта нервная улыбка, словно бы говорящая, что жизнь — тяжелая штука. Арлен хотела от жизни только самого лучшего. Она погладила меня по спине, и я ощутил в ее руках какое-то легкое томление, жажду поэтических блаженств — в любви и принадлежности. Арлен взглянула на Реймонда: тот выдул четыре идеально ровных кольца и подмигнул ей (он умел подмигивать безо всяких сомнений и задних мыслей). За всем этим крылась какая-то грустная история — история девушек, которые никогда не уедут из Сидар-Хилла. Они были моей полной противоположностью. Они никогда не покинут свой городишко, и этот холодный факт стал одним из уроков, вынесенных мною из того ветреного вечера.

— Мой папа однажды видел их целую кучу, — сказала Марджи. — Сотни «тарелок» летели по небу клином, точно гуси. Дело было над военно-воздушной базой Карсуэлл. Я не вру, Богом клянусь.

— Верняк, — сказал Хинтце. — Элмо Диллон однажды видел, как «тарелка» приземлилась прямо на лужайку перед домом его мамочки. Жуткая хрень. Села посреди лужайки, а мать Элмо потом померла. Не в ту же ночь, а дней через сто — перед смертью она несла всякую чушь на разных языках, бредила и все такое.

Желание увидеть НЛО обратило взгляды всех ребят на холме в одну сторону. Они смотрели наверх, показывая пальцами на звезды и на пролетающий мимо космический мусор. Многие сидели в обнимку, другие поодиночке, направив рождественские телескопы на миллиарды глаз, которые будто бы глядели на них с иссиня-черного неба.

— Бредила, как же, — сказал Эдди Кимбл. — Брехня это все, брат. Я вот что думаю — пора валить отсюда. Давайте втарим еще пива.

— Мы остаемся, — ответил Реймонд.

— Думаешь, за нами наблюдают? — спросила Арлен. В следующую секунду Реймонд обернулся к ней, и по его лицу стало ясно, что она задала правильный вопрос. Он кивнул. Конечно, наблюдают. Он кивнул с видом старика, на которого взвалили мудрость веков.

— По-любому, подруга, — ответил он.

Реймонд гадал, удастся ли ему до лета наняться продавцом в бакалейную лавку. Надо будет сегодня узнать… Заскочить туда по дороге домой, что ли? Или брать побольше поручений у дяди Арнольда, а то и в бар устроиться в Форт-Уэрте. Как-никак барменам неплохие чаевые достаются. А летом податься в морскую пехоту: в Корпус-Кристи есть база. Он никогда нигде не был. Клево было бы повидать разные города — далекие города — и потом рассказывать о них друзьямб.

Небо таило чертову прорву секретов. Помню, мой надзиратель из карантина в Гриффит-парке говорил, что над головой у нас парит огромное количество всякого космического мусора: обломки двигателей, выброшенные баллоны из-под ракетного топлива, бесчисленные следы нашей битвы за покорение космоса. Детки чувствовали себя подкидышами, за которыми наблюдают с неба, но где-то наверху американские шимпанзе расходовали последние запасы кислорода, а русские собаки бороздили Солнечную систему в состоянии безысходного одиночества. Внеземные расы могли бы встретить этих бедных, изнывающих от жажды собак и допросить. «Расскажите нам все, что знаете, — сказали бы они, — об этих странных созданиях, что покрывают краской стены своих пещер и отправляют жителей родной планеты в бескрайний космический мрак». Интересно, русские собаки так же любят Плутарха, как я? Представляю себе картину: Лайка открывает пасть и, водружая флаг комедии на terra firma Марса, произносит: «Возьмем обезьяну. Поскольку она не может охранять собственность человека, подобно собаке, или возить тяжести, подобно лошади, или пахать землю, подобно скоту, она становится предметом шуток, издевок и оскорблений». Точно такая же мысль об обезьянах встречается во «Фрагментах» Посидония. Один только факт, что американцы для своей национальной космической программы выбрали именно обезьян, а не собак, может послужить чудесной иллюстрацией того, что Билли Уайлдер назвал «комическим характером американской действительности».

Хинтце вернулся на холм с хот-догами.

— Верхние два — мои, так что брысь отсюда, — сказал он.

— Эй, чувак! Тут сплошная горчица!

— Во Франции это называется moutarde, дорогой Реймонд.

— Ага. Иди в жопу, Хинтце.

— Все, ребята, валим отсюда, — сказал Кимбл, бросая окурок с холма. — Нечего тут ловить. Ни тарелок, ни НЛО, один хрен собачий. Лажа все это, поехали в город.

Пока Кимбл говорил, я смотрел в небо и искренне верил, что что-нибудь обязательно покажется. Все ребята обожали ракеты, но никто не сознавал, что именно ракеты поставили их вид под угрозу исчезновения. Я мечтал увидеть хотя бы одну — просто забавы ради.

— Нет, не лажа! — возразил Реймонд. — Только так и можно их увидеть. Надо долго смотреть.

— Правильно, надо долго, иначе бесполезно, — кивнула Арлен. Не сводя глаз с неба, она легла на траву и скрестила руки на груди. Я положил голову ей на колени и стал смотреть на мерцающих светлячков; над нами расстилалось техасское небо, и ничего не происходило — ровным счетом ничего.

Вита Сэквилл-Вест однажды восхитилась французским гобеленом, на котором пес Аргус встречает на пороге своего хозяина, Одиссея. Я прямо вижу коричневую тунику странника и выражение глаз, когда пес его узнает. Мне всегда казалось, что я играю одновременно и хозяина, и собаку. Тот год ознаменовался выходом песни «Спящая пчела»: впервые мы услышали ее, проходя мимо какого-то ресторанчика в Гринвич-Виллидже — музыка пробуждала печаль и одновременно надежду. Мэрилин тогда плохо себя чувствовала: точнее, ее обуревала тоска и опасная депрессия. Не стану утверждать, будто до конца понимал причины ее тревоги; гнетущее самоосмысление — чисто человеческая черта. Покончив с Артуром, Мэрилин, должно быть, решила, что отныне всегда будет одинока. Ей предрешено обманываться и во всем терпеть неудачи, и в конце концов она слетит с катушек, как мать. Порой она днями напролет сидела на кровати, вперив взгляд в стену, — не купалась, не одевалась. Однажды она сказала своей горничной, что самые надежные вещи в ее жизни — это домашний халат и носки. Я с грустью сознавал, что от меня никакой пользы: в ее голове вновь и вновь крутились одни и те же мысли, совсем как музыка, которую она включала с наступлением темноты.