Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

— Вульгарная до ужаса. Говорят, когда снимали «Неприкаянных», Кларка Гейбла чуть удар не хватил от ее вечных опозданий.

Потом досталось журналу:

— Не смешите меня. «Партизан ревю» — это междусобойчик для трусливых либералов Америки.

— Тогда что вы тут делаете? — спросил ее привлекательный художник по имени Роберт Мазервелл.

— Люблю попировать с врагами.

Затем перепало Норману Мейлеру:

— Он уже несколько лет ищет, кого бы пырнуть. А Адель только и ждет, когда пырнут ее. Прекрасная пара. Экзистенциальный герой, как же! Да Норман не смог бы из собственной наволочки выпутаться. Его карьера загублена.

— Бросьте, — сказал подошедший мистер Подгорец. — Норман — честный малый.

— Честный, как же!

— Знаете что, Лилиан? Я бы на вашем месте попробовал относиться к людям с уважением — для разнообразия. Норман попал в беду. И ведь он вам помогал.

— Помогал, как же!

— Да. И вам, и Дэшу, когда тот заболел. Напрасно вы так о нем говорите, постыдились бы.

— Я первый раз вышла из дома после смерти Дэша.

— Понимаю. Отчасти это оправдывает ваше поведение. Знаете, что Дега говорил о Уистлере? Что тот ведет себя как бездарность.

— Более обидных слов для художника не придумать.

— Что ж, Лилиан, поразмыслите об этом на досуге.

— Какой вы моралист, — сказала она. — Я вам поверю, Норман, если журнал «Комментари» скажет что-нибудь по-настоящему смелое, перед тем как его закроют. А до тех пор ступайте и читайте нотации курильщикам марихуаны.

— Люди меняются, Лилиан.

— Вы никогда не изменитесь, Норман. Вы до Судного дня будете зализывать людям раны, которые они наносят сами себе.

Потом Лилиан заговорила с каким-то приятным коротышкой по имени Ф. В. Дупи о «холодной войне». Мисс Хеллман считала, что все это — выдумки ЦРУ, которое не хочет, чтобы русские богатели, а американцы умнели.

— У нас нет национального стиля, — сказала Лилиан. — Правительство этой страны ни в грош не ставит то, что вы называете «высокой культурой».

— Неправда, — возразил Дупи. — Правительство очень интересуется высокой культурой. Даже самые скверные его представители интересуются. Любой житель этого города скажет вам, что политика и высокая культура неразрывно связаны.

— Бред, — отрезала Лилиан. — Прекраснодушные мечты.

Мимо, задев Лилиан, прошел Стивен Спендер — кот, разгуливающий среди котов, — и она метнула ему в спину грязный взгляд.

— Мы живем в такое время, когда американское правительство вообще не имеет представления об интеллектуальной жизни страны.

— Боюсь, вы не правы, — сказал Дупи. — Война между капитализмом и социализмом, которую мы сейчас наблюдаем, по сути, представляет собой онтологический спор. Это спор о том, как людям надлежит жить в обществе. Мы ведем его в контексте культуры — это у Америки в крови.

— Размечтались, дорогой.

— Америка вступает в новую эру, — сказала одна из сотрудниц редакции по имени Джейн.

— Принеси-ка мне еще одну водку с мятным ликером, дорогуша, — с грозной миной приказала мисс Хеллман. Потом резко обернулась. — Вы все троцкисты ненормальные… Мне неприятно это говорить, но товарищ Троцкий — предатель. Я с удовольствием выступала против предоставления ему политического убежища.

Вокруг все поплыло, и я, вылетев из-под стола, впился зубами в ее обтянутую нейлоном лодыжку. Она громко завизжала, а окружающие в испуге отшатнулись.

— На помощь! Меня укусили! На меня напали! — кричала она. Я недолго продержался: мистер Казин уволок меня почти сразу. — Это псина миссис Миллер?!

— Не суетись, Лилиан.

— Да или нет?! Проклятие. Он укусил меня за то, что я сказала правду. Я подам в суд!

— Не шуми, говорю. — Мистер Казин осмотрел ее лодыжку. — Даже крови нет, все уже кончилось. Успокойся, Лилиан. На тебе ни царапинки. Вечеринка отличная, а это всего лишь безобидный песик. Ему просто стало жарко. Анна! Кто-нибудь, откройте окно!

Мистер Казин поставил меня на пол, и сразу несколько человек потянулись меня погладить. Многие жены журналистов из «Партизан ревю», в сущности, были вдовами: их мужья увлеченно занялись друг другом, бросив благоверных у дверей, где те и стояли, пытаясь радушно улыбаться. Конечно, исключения обнаруживались, но редко. Жители района вокруг Колумбийского университета и Риверсайд-драйв образовывали отдельное общество — мир простого и безыскусного общения, претившего мистеру Казину, — поэтому гончарным ремеслом, обменом узорами для вязания и детской одеждой занимались исключительно жены. В массе своей их никак нельзя было отнести к «умным женщинам»: они боялись собственных языков, собственной независимости и радовались, что они не такие. Я вышел из зала красивых туфель и очутился среди дешевых башмаков. Какой-то парень прижимал девушку к двери ванной комнаты: у них на двоих была сигарета и любовь к Сэмюэлу Беккету.

— Пьеса Хеллман — о потребительском безумии, — говорил он. — Ее совсем недавно ставили в «Хадсоне». В общем, она о примитивности шопинга, но, черт подери, сама Хеллман — величайший шопоголик от литературы. Единственная сталинистка в истории человечества, которая снялась для рекламы норковых шуб.

— Суровая дамочка, а? — сказала девушка. — Правильно ее прозвали: Старая Шелудивая Курица!

Я повернул голову и сделал пару шагов через лес ног. Тед Солотаров беседовал с беспокойным юношей, оскорбленно озирающимся по сторонам. Сначала я подумал, что это Чарли, предводитель Шестерки Монро, — он мог прошмыгнуть на вечеринку в качестве молодого сотрудника «Викинг пресс». Юноша был так же впечатлителен и поглощен собой, как Чарли, и интересы у них были похожие, но он оказался куда ниже ростом и не видел в окружающем мире ничего смешного. Он говорил о рассказе Айзека Розенфельда под названием «Рыжий волк».

— Иногда мне очень его жаль. Ему не суждено стать Солом Беллоу. Ну, они ведь были близкими друзьями и все такое. Оба думали, что станут Беллоу, но Беллоу стал только Беллоу.

— И то не факт, — сказал Сол отаров. — Такая грызня кругом. Читали роман Сола про Африку?

— Да. Сумасшедшая вещь.

— Вот-вот! Ладно, вернемся к розенфельдовскому рассказу. Он написан от лица собаки, верно? Подражание Кафке, не иначе. Кафка не дает ему покоя.

— Ой, да бросьте вы, ребята! — сказал я.

Пойдя на запах знакомых духов, я обнаружил Мэрилин в спальне — возле белого книжного шкафа. Она стояла рядом с Лайонелом Триллингом и его женой Дианой, а Ирвинг Хоув глазел на них с подлокотника кресла, обитого в духе Уильяма Морриса. У моей хозяйки на лице был дивный, странный, какой-то подводный взгляд: она внимательно слушала. Я немного постоял в дверях, и вдруг до меня дошло, что все происходящее тянет на пьесу. Чувствуя во рту некий привкус — привкус Хеллман, — я на миг представил себя ее автором. Как говорил Цицерон, «почести питают искусство».