Сергей Самарин - Крушение

Словно беглец, выживший в разорённом краю (он будет идти по ночам, спать в развалинах деревень, делить жёсткую лепёшку и сыр с караванщиками), Алькандр проникает за стены осаждённого города; слушая плач, доносящийся со всех сторон, он расскажет о мученичествах, о разграблении дворцов и базилик; лёжа ниц в соборе, обречённом на осквернение и поругание, во время последней службы он будет молиться с молодым монархом и его приближёнными в монашеских робах; и со спокойной душой, очистившись телом за время поста и ночных переходов, он станет среди своих ждать наступления последних дней Трапезунда.

Всего за несколько улиц перенёс свой пригородный домишко дядя Ле Мерзон: тот же дикий виноград, та же железная решётка с облупившимися пиками, тот же строительный камень цвета кошачьего дерьма. Рю дю Тир, прямая и грязная, нависает над широким горизонтом долины; дальше — дорога Винных погребов, узкая дугообразная галерея, где с одной стороны напирает сирень, а с другой — стоят низкие ограды молчаливых садов; надо совсем немного пройти вдоль железной дороги, где шлаковые насыпи, покрытые лужицами солярки, под дождём выдыхают резкие и едкие флюиды с запахом руды; небольшой скособоченный мост, где Алькандр останавливается и смотрит, как при прохождении поезда Версаль-Верфи [34] Скорее всего, имеются в виду верфи в Сен-Назере. меняет цвета семафор; ещё несколько метров вверх по рю де Флёри, тихой богатой улице пенсионеров; вот он толкает калитку, застав врасплох кошку, которая отпрыгивает в сторону и, выгнув спину, замирает под пыльной пальмой.

Дядя тоже не изменился; или всё-таки художника в нём стало больше в ущерб политику: ворот рубашки расстёгнут и ещё больше засален, в складках мятого берета прячется осевшая и успевшая превратиться в корку пыль, через дверь ванной тянется отвратительный запах. Но простенькое белое вино, которое он, насвистывая, приносит из погреба, всё так же янтарно-прозрачно; разве что теперь оно быстрее разливается по дядиным мышцам, ставшим больше похожими на губку, и, подбираясь к жёлтому лицу, испариной проявляется вокруг щетинистых усов, сужает бесцветные глазки и наводит муть на их блеск.

— Ну что, юный польдеванин [35] Польдевия — вымышленная страна, по одной из версий, придуманная Альфредом Жарри. Фигурировала во многих литературных и даже политических мистификациях первой половины XX в. , по-прежнему витаем в облаках? — говорит дядя и растопыривает локти на столе из резного ореха, словно защищая свою бутылку и печенье, но ещё чтобы ограничить пространство, куда он поместил Алькандра и запер в «ячейке», которая неизменностью памяти и стойкостью предубеждений специально для гостя отведена в дядиной системе мироздания.

Алькандр, которому не довелось придумать для себя дефиницию, ненадолго укрывается за подаренной ему маской: ему приятно чувство, что во время разговора он всё ещё меланхоличный студент, в смутную годину увлёкшийся Каббалой, юный математик со странным акцентом, который между строк у Дрюмона упорно прочитывал миф о Вечном Жиде. Алькандр вполуха слушает дядю, который всё суетится, прихлёбывает вино, уходит, возвращается, вручает ему том, поглаживая обложку, и снова прихлёбывает; он смотрит, как хозяин вытаскивает из-под рамы зеркала запылившуюся открытку с поздравлениями от Жана Ле Мерзона, который «не забыл дядюшку-старика», затем смачивает губы в бокале с вином, где размякшие крошки печенья описывают медленные спирали, подобные послеполуденным пригородным мгновениям и жизням людским в их ленивом и роковом течении; он ждёт дядиного возвращения, когда тот, метнув цитату, вдруг семенит в ванную, с хриплым покашливанием плюёт в умывальник и снова мечет цитату; Алькандр даже отвечает — хотя, кажется, иногда невпопад — на его маразматические высказывания об облаках и твёрдой почве реальности и, в свою очередь, мысленно очерчивает вечный образ дяди Ле Мерзона и его место в иерархии явлений. И тогда в растянутости и одутловатости плоти, которые возраст придал дядиному телу, в дряблости мышц, хрупкости костей, из-за которых он, как губка, впитывает вино и чувства, Алькандр усматривает признаки «эволюции наоборот»: если взглянуть сквозь сжатую перспективу лет, видно, что место дяди — на одной прочной и тихой ветви с моллюсками. Пригородное пристанище, которое дядя соорудил, чтобы укрыться от унижений века, панцирь из строительного камня, где он чувствует себя в безопасности, — пока всего лишь первый, несовершенный и плохо подогнанный макет раковины, которую он медленно выращивает вокруг себя, чтобы скрыть в ней свои обиды и горечь; а поскольку скупыми движениями пластинчато-жаберной твари руководит всё ещё наполовину человеческая душа, которая пока не вполне научилась жить в вечном настоящем, то она создаёт из прошлого другую, неовеществлённую раковину, и та, прежде чем жилец окончательно уснёт, стягивается, охватывая те далёкие эры, когда время медленно разматывало свои спирали, те обесчеловеченные тысячелетия, когда свидетелем безграничного упорства моллюсков была только бесчувственная растительность. Истинная сущность дяди восстановлена, он уподоблён плоской устрице вроде тех, которым, как в Новый год подморозит, пейзанцы-иссианцы устраивают жуткую резню, и теперь Алькандр смело может наблюдать за бесхитростными проказами природного создания; и иногда по ходу разговора ради забавы окропляет сочную сокращающуюся плоть каплей ароматного уксуса.

— Во время высадки особых неприятностей не было?

Щетинистые усики, усыпанные крошками, двигаются туда-сюда, что означает отрицание.

— Вовсе нет, вовсе нет, — отвечает дядя, — парочка ненормальных, местные дрязги… Я переехал. Видите ли, по сути мы все воевали за Францию.

Капля уксуса на мгновение вызвала лёгкую судорогу; но сразу впиталась или растворилась в испарине, покрывшей обрюзглое тело, которое вальяжно отплывает к месту отдыха.

Иногда потереться о дядины икры приходит кошка и даёт погладить изгиб своей бархатной спины; обращённые к Алькандру круглые яшмовые глаза выражают жгучую ненависть. Дядя ласково успокаивает её; беглый взгляд говорит Алькандру: ваши дикарские речи испугали даже это возвышенное животное.

Простенькое белое вино заканчивается; дядюшка снова уснул в своей раковине. Алькандру пора ретироваться, он ещё раз проходит сквозь это ковчежное счастье: мимо пальмы, утопающей в пыли, встревоженной кошки, провожающей его злобным взглядом, решётки, ограждающей дядин аскетичный мирок. В небе скапливаются большие кучевые облака, они опускаются на кусты сирени вдоль дороги Винных погребов и сливаются с их мягкими шапками; дверь в логово захлопывается, Алькандр вдыхает полной грудью свободу и на мгновение теряется, сбросив всю тяжесть земную, как утонувший в цветах и венках мертвец, которого несут влажный воздух и запахи, — польдеванин, витающий в облаках.