Александр Александров - Без работы

Когда вернулся Павел Крючков, Арнольд Валерьянович поднес ему порцию эксклюзивного снадобья.

— Хочу, чтобы вы попробовали, — сказал Арнольд Валерьянович.

— А что она лечит? — спросил невеселый Крючков.

— Это настойка повышает уровень серотонина в крови. Выпейте и взбодритесь.

Крючков взял стакан с желтой жидкостью и безропотно выпил.

Ночью Павлу привиделся сон, будто он стоит на остром носу исполинской гондолы; в руках у него бамбуковое весло, которым он безуспешно пытается править между огромных волн штормящего моря.

В начале двухтысячных столичные власти благоволили помочь бедноте, и неподалеку от станции Марк, в треугольнике между улицей Вагоноремонтной, железной дорогой и МКАД, образовалось местечко с названием «Ярмарка бывших в употреблении товаров».

Проект был до глупости прост — бульдозеры разровняли площадку и обнесли ее ограждением из гофрированных листьев металла. В этот загон устремились малоимущие граждане, желающие выручить скромные средства, устроив свой секонд-хенд, где продавались видавшие виды вещицы по самым что ни на есть символическим ценам. Спозаранок сюда притаскивали или прикатывали на колесах тележек большущие сумки с выуженным из захламленных балконов, пронафталиненных шкафов и утопших в пыли антресолей «товаром». Раз от раза желающих поторговать «стариной» приходило все больше. К ним присоединились кавказцы с лотками, полными дешевой контрафактной продукции.

Площадка уже не могла уместить всех желающих. Торговцы выплеснулись за ограду и рассеялись под автомобильным мостом, растянулись вдоль железнодорожных путей, вылезая на самые рельсы.

В народе «Ярмарку бывших в употреблении товаров» именовали привычным и емким определением — «барахолка». Или блошиным рынком — названием, заимствованным у французов. В 1860 году, дабы избавить себя от хандры, Наполеон № 3 затеял перепланировку Парижа. В результате с бульваров исчезли лавки старьевщиков. По высочайшему распоряжению торговцев всяческой рухлядью переселили на площадь перед воротами крепости Клиньянкур, что располагалась на севере города. Там живописные люди в долгополых плащах и огромных, с обвисшими полями, шляпах продолжили лакомиться запеченными в углях каштанами и торговать потрепанной обувью, старой одеждой и ветхими интерьерами. Блохи кишели в подкладках потертых камзолов, выпрыгивали из набивки старинных диванов и кресел, служа неотъемлемым приложением к товару. Сей факт послужил для формулировки названия этого славного места. Название распространилось по всей современной Европе — блошиный рынок, или, попросту, «блошка».

К чести, заметим, что наша родная «блоха» образовалась раньше парижской: в 1812 году, сразу после отступления французов из разоренной и сожженной Москвы. По обе стороны Сухаревской башни была развернута торговля похищенным во время войны имуществом. Этот рынок просуществовал в своем первозданном порядке до двадцатых годов прошлого века. Затем торговля старьем переехала на Тишинскую площадь. В девяностые тишинскую «блошку» прикрыли. Старьевщики разбрелись. Кто-то пытался торговать в Измайлово, но не выдержал слишком высоких поборов, кто-то стоял в переходе метро и был низвергнут сюда. Таким образом продавцы «товара с историей» оказались на рельсах у станции Марк.

Сторонний наблюдатель мог бы назвать эту зону самым мрачным и депрессивным местечком в Москве. Оно напоминало характерное социальное гетто, где промышляли оказавшиеся за бортом жизни бездомные, безработные и бедствующие пенсионеры — деды и бабульки, сидящие на деревянных ящиках перед жалким тряпьем. Правда, встречались здесь и довольно забавные типы.

— А вот, кому труселя! — кричит, веселясь, мужчина с лицом мальчика, хотя ему, должно быть, не меньше шестидесяти. — Последний писк моды! Сгодятся в любую погоду!

Суровый старик с запущенной бородой в малиновом зипуне и высоком картузе ходит между рядов и выдает виртуозные трели на растрескавшейся балалайке. В надежде наткнуться на редкую ценность и заграбастать «на грош пятаков», зорко стреляя глазами, крадется профессиональный знаток-антиквар. Студенты из ГИТИСа шныряют между пестрых куч, подыскивая реквизит для спектакля. Известный дизайнер таращит глаза на нейлоновую рубашонку, а в его дорогой сумке, меж тем уже прячется купленная по какому-то тайному умыслу за десятку женская юбка, такая дрянная, что в нее сам черт не полезет. Блошиный рынок — царство вещей из советского прошлого. Никакого апгрейда. Предметы предстают такими, какими были забыты. Бывает, встречается краденое. И обязательно полезные в хозяйстве железяки и элементы одежды, выуженные из ближайших помоек.

Удачно выбрать позицию на марковской «блошке» оказалось намного сложнее, чем воображал себе Павел. Он прибыл в десять часов, когда все места за прилавками были забиты. Встать на территории за оградой было решительно негде. Так как товара при Павле имелось немного (все умещалось в руках), он решил ходить по периметру торговых рядов, где покупателей, на его взгляд, было значительно больше.

— За чекушку! — обдавая душком перегарчика, дорогу перегородил персонаж и протянул Крючкову двадцатилитровую алюминиевую канистру. — Бери… она дутая… влезает больше заявленного, — прокомментировал алкоголик и смерил Павла воспаленными, налитыми кровью глазами.

— Мне не нужно, — поспешил отделаться от приставаки Крючков.

— За полтинник отдам. А не хошь, так за тридцатку, — какое-то время целеустремленный алкаш тащился за Павлом.

— Вась, чего ты пристал? Иди сюда, хрррр..! — крикнул вслед грязный хромой забулдыга с костылем.

— Не суй врубель не в свое дело, — оборотившись, зло огрызнулся алкаш и остановился, грязно ругаясь.

Павел шагал дальше. Озябший пенсионер в очках с толстыми линзами предложил ему выменять теплый шерстяной шарф на выжигательный аппарат.

— А это зачем? — полюбопытствовал Павел, беря в руки электронную плату с выходящими из нее переплетенными проводами.

— Не трогайте. Это для специалистов, — недовольно проговорил продавец и вновь погрузился в изучение фотографий выцветшего журнала Penthouse.

Павел уставился на игрушки. У его ног на целлофане расселись бесполые пупсы и дебелые, разодетые в яркие платьица куклы. Мысль о том, что советские дети находили удовольствие играть в такие игрушки, наполнила его меланхолией. Он вспомнил, что и сам был в таком экзальтированном состоянии, когда благодаря схематичному атрибуту можно представить себя кем угодно.

Крючков взял с прилавка пистолетик и, жалея, что нет пистонов, несколько раз нажал на курок.

— Вот так ходят, целый день ходят… щелк-щелк… Заняться нечем. Ходят и щелкают, — проговорила закутанная в нечто, напоминающее шкуру плюшевого леопарда, особа, непонятно с какой целью слоняющаяся за Крючковым.