Александр Александров - Без работы

Миша — добродушный человек средних лет. На его тумбочке красуются упаковки с яблочным и апельсиновым соком. В общественном холодильнике у него лежит курица, сыр «Маасдам», варено-копченая колбаса, пачка кефира и кусок вологодского масла. Запасы больного водителя регулярно пополняет жена. Миша с охотой делится со своим соседом по койке — рыжеволосым парнишкой, страдающим амнезией. Молодой человек забыл, откуда он и как его на самом деле зовут. Не помнит, откуда у него взялся свежий порез на гортани. Плюс у него отмечено общее истощение организма. Кроме медиков, никто к нему не приходит. Потому кусок курицы из соседских запасов для парня не лишний.

Суровый пожилой стропальщик Алексей Мерзляков (ему, как и Бляблину, прописан курс поясничной блокады) полагает, что восстановлению памяти юноши может способствовать обильная сытная пища. Он отдает бедолаге свои яйца и масло за завтраком, ревностно контролируя, чтобы тот все это съел. Он же стал величать потерявшего память больного Денисом, пояснив: «Был у нас в цехе Денис Иванов. Такой же рыжий».

Новоиспеченный Денис понимает, что это не его настоящее имя, но откликается. Ведет себя тихо. Безмолвно лежит на кровати или смотрит в окно на занесенные снегом тропинки, петляющие между серо-зеленых осин.

Однажды Михаил рассказал о поездке к Черному морю на поезде, где ему все очень понравилось — пиво, пальмы, море, купейный вагон… Денис, дослушав повествование соседа, неожиданно сообщил, что жил на вокзале. Более того, он предположил, что родился на этом вокзале. Все последовавшие за признанием вопросы заводили Дениса в тупик. Он ничего не мог вспомнить.

В результате обследования повреждений мозга у парня не обнаружили. Ему был поставлен диагноз — возникшая в результате перенесенного стресса диссоциативная амнезия. Врачи надеялись, что память молодого человека восстановится сама собой. Но перед персоналом больницы стояло два острых вопроса — как разыскать его родственников и куда его можно перенаправить. Занимать койку в этой больнице по объективным причинам Денис больше не мог.

Лечащий врач, которого, к слову, звали Геннадий Степанович, говорил с заведующим отделением Николаем Ильичом:

— Вы же понимаете, что ни о каком амбулаторном лечении на вокзале не может быть речи. Его состояние ухудшится. О выздоровлении нечего и думать. Оказавшись в таком состоянии на улице, он скорей всего замерзнет в какой-нибудь подворотне.

Николай Ильич — худощавый, дряблый старик с тонким носом и узким, сплошь покрытым морщинами лбом, объяснял:

— Ваши слова ничего не изменят. Да. У пациента потеряна память. Сколько подобное состояние продлится, предположить невозможно. По всем остальным показателям он здоров.

Видя скептически покривившиеся губы Геннадия Степановича, Николай Ильич повысил голос:

— У нас на каждую койку очередь. Держать Дениса в больнице нет оснований. Здесь, как понимаете, не гостиница.

— Не знаю, — промолвил Геннадий Степанович. — Никто из коллег его к себе не возьмет. Есть надежда, что милиция установит личность Дениса. Его фотографию отправили в информационный центр при МВД. Может, покажут по телевидению.

— Вот пусть милиция подыщет ему хороший приют, пока его родня не найдет. Он ведь сохранил все навыки; может сам за собой ухаживать, — заключил Николай Ильич и, уже сам отчего-то смутившись, добавил:

— Думаешь, у меня нет сердца? Просто на меня тоже давят — главврач, устав заведения, постановления, инструкции… В общем, необходимо, чтобы завтра вопрос с Денисом был как-то решен.

После разговора с заведующим отделением Геннадий Степанович заскочил в сестринскую. Там он застал медицинскую сестру Надежду, которая листала журнал «Тещин язык», пила чай и доедала обсыпанный сахарной пудрой большой сладкий пончик.

— Надежда, завтра мы выписываем Дениса — мальчишку из палаты… — он назвал номер палаты. — Нужно приготовить вещи. Посмотри, чтобы у него все было в порядке с одеждой.

На полном красивом лице медсестры засверкали добрые глаза. Надежда вскинула брови, расплывшись в улыбке:

— Неужели нашлись родственники Дениски?

— Нет, — хмуро обрубил врач.

— Куда же его? — опешила медсестра. — Больного на мороз выгоним? Куда он пойдет?

— Куда… Куда… Раскудахталась, — с раздражением сказал врач. — Без тебя разберемся куда. Ты вот чего, — Геннадий Степанович нахмурился, — проверь его одежду. Я Денису завтра шапку меховую принесу, перчатки толстые и шерстяные носки. Повнимательней посмотри. Может, еще чего нужно.

— Да ему нужна забота и уход, — произнесла Надежда, ставя чашку с остывающим чаем на стол.

— Давно такими умными стали? Рассуждать все горазды.

Надежда продолжала пристально наблюдать за Геннадием Степановичем; тот неожиданно для себя начал оправдываться:

— Это не моя инициатива. Думаешь, я такой бессердечный? На меня тоже давят. Есть постановление, устав, распоряжения руководства… Очередь из пациентов, которые не могут ждать. Здесь, в конце концов, не приют, а больница.

— Получается, мы для своего парня ничего сделать не можем, — сказала, надувшись, Надежда.

— Ну вот и возьми его к себе домой. Если муж пустит, — серьезным тоном предложил Геннадий Степанович.

— И возьму, — с жаром ответила медсестра. — С мужем мы как-нибудь договоримся.

— Вот и отлично! — воскликнул врач. — Главное, не забудь, что я тебе говорил.

Закончив разговор, Геннадий Степанович вышел из сестринской. Многое крутились у него в голове в тот момент. И периодически вылезало нелепое именно потому, что не требовало никаких доказательств соображение, что врачи тоже люди, а не святые. Можно бескорыстно любить своего ближнего, делать все, чтобы облегчить его боль и спасти жизнь. Но есть некая грань. И за гранью стоит прокаженный. И ты не отдашь себя целиком для его исцеления, не снимешь последней рубашки, не угробишь карьеру, не согреешь его своим телом. Хотя бы потому, что дома тебя ждут любимые жена и дети. Они тоже болеют. Им, как и другим людям, необходимо тепло, забота, внимание, сытная и здоровая еда.

Геннадий Степанович вновь с нехорошим волнением вспомнил, как в отдаленные девяностые собственноручно вышвырнул на тридцатиградусный мороз полумертвого бездомного человека. Произошло это так.

Ночью в больницу доставили тело бродяги. Он неподвижно лежал в коридоре приемного отделения на каталке.

Как выяснилось, прохожие вызвали трупоперевозку, чтобы с автобусной остановки увезли замерзшего бомжа. Однако по дороге в больницу обнаружилось, что он не мертв, а только вусмерть пьян. Дежурная сестра оставила окоченевшее существо в холле у батареи. «Пусть оттаивает», — решила она и ушла. С таким контингентом особенно не возились. Кому охота раздевать, омывать и осматривать уродливое, кишащее вшами, зловонное, трижды никому не нужное тело.