Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

Когда она вошла, первое, что бросилось в глаза, – зловеще раскинутый на середине дивана тонометр. Ей бы подумать, что кругом жутковато чисто, то есть дети ушли гулять, но она первым делом бросилась в ужасную мысль, что прибрались специально перед вызовом «скорой помощи». Ровно застланные покрывалами кровати напомнили ей о существовании операционных и реанимаций. Перед ее глазами количество кроватей стало расти. И в это время в голове взорвался звонок. Оказалось, муж забыл ключ и не мог попасть домой. Иногда он приходил и нажимал на кнопку, а потом продолжал ходить вокруг дома, представляя для разнообразия, что он сыщик или подпольщик. Остатки таинственности он еще не успел стряхнуть с лица, поэтому мама их увидела и объяснила в духе множащихся кроватей. Ей стало еще дурнее.

Но потом, когда все выяснилось, каждый получил за свое. Оказывается, дети разбили тарелку и решили, что за это они уберут хорошо после дня рождения и пойдут погуляют, чтобы мама успокоилась к этому времени, осознав, что даже наиболее удачно расписанная тарелка, где она подрисовала волоски к ногам голенастых одуванчиков, чтобы не походили они на лысые ноги бледного пьющего Бори, не стоит обиды на семью…

Мама отбушевала. Пришел Петр с подарком в виде электронных наручных часов. Здоровье мамы на глазах вспучивалось, росло и хлестало через край. Дети зачитали послание агентства «РИА Новости»:

– Сегодня неизвестный инопланетный террорист пытался захватить расписанную тарелочку и угнать ее, но при попытке захвата заложников в виде веселящихся детей не справился с управлением и врезался в кота Зевса…

– Что, вы Зевса покалечили? – снова затревожилась мама.

Тут же черный сиамец раскрыл свою пасть и сказал с достоинством: «Мя!» Понимай так, что «я у вас наиглавнейший, беспокойтесь обо мне непрестанно».

Девочки рассказали брату, что гвоздем дня рождения оказались не американские штучки, а тонометр для измерения давления. Сначала Лиза сказала, что у нее заболела голова, Александра измерила ей давление, а потом все встали в очередь – у каждого оказался свой болезненный орган. Потом каждый захотел научиться мерить давление, и всех захватила такая деловитость, что Алеша подпрыгнул и уронил тарелку…

Петр взял в руки гитару, которая всегда лежала на шкафу у родителей (в семейной его жизни гитара пришлась не по нутру жене).

– пел он стихи, которые Таисия сочинила давно, еще когда ей было лет шесть.

В общем, ничто не предвещало неприятностей. Петр засиделся и остался ночевать, а за завтраком просил сестер не смешить его, потому что у него и так болит рот. Он взял сигарету, книгу и скрылся в туалете. Сразу же оттуда донесся его громкий хохот. А сам говорил: «Не смешите, не смешите!» Наверное, взял с собой «Трое в лодке» Джерома, подумала мама. Она на кухне мыла посуду, а Таисия запаковывала мусор.

Из-за стены от соседей полилась старая детская песенка: «Дважды два четыре, дважды два четыре – это всем известно в целом мире!» И тень пробежала по маминому лицу: когда эта песня считалась модной в детских садах, мама была молодая, самой старшей, Наташе, исполнилось восемь, а Петру – шесть стукнуло, Александре – еще только три, и сколько сил… Боже мой, она преподавала в Доме пионеров (вела кружок), каждую неделю ездила на этюды…

Петр вышел из укрытия, неся под мышкой «Пеппи Длинный чулок».

– Ма, у тебя хорошо Высоцкий получился, дай мне эту тарелку, а? Я на день рождения подарю Витале, а то денег-то нет…

– Да хорошо, бери. – Она не любила, когда сын начинал хвалить ее работы (ничего хорошего это не предвещало: либо денег попросит, либо еще чего – выручить из беды и пр.). – Слушай, возьми лучше Гомера – тебе все равно, что подарить, а мне трудно будет продать Гомера, понимаешь… Я хотела Николу Угодника, а вышел почему-то подслеповатый Гомер.

– Гомер, бедный, ждал-ждал, когда его нарисуют, – не дождался. И вылез без очереди, – с одобрением отозвался папа о древнегреческой предприимчивости (и ушел на работу навстречу новорусской предприимчивости).

Петр завязывал галстук и в то же время выпрашивал тарелку с портретом Высоцкого, не прямо, а говоря про то, как обычно простоватый Высоцкий похож на Есенина. И он показал себе в зеркале слегка провисшую челюсть и дымные глаза. А у тебя, мама, такое у него лицо: горького много.

– Максима Горького? – не поняла мама, хотя на самом деле все она поняла: у нее хотят отнять ее золотую мечту о недельном пропитании. – Я уж пыталась сделать копию, чтобы в семье осталось, – не получилось. И правильно, что не получилось, потому что удача – всегда чудо, – добавила она. – Руки те же, краски те же, и я та же самая, а получился не Высоцкий, а бандит просто.

Петр уже привык в своей фирме «Урал-абрис» вести переговоры до конца, поэтому он ввернул угодливую загогулину в рассуждении: у Витали пробовали его собственное вино из смородины. Просто «Вдова Клико», даже лучше, с какими-то лучистыми пузырьками; когда они лопаются, ощущение звездочки на языке. Он спросил: как его делают? Они говорят: год на год приходится. Правильно, что чудо или есть, или его нет.

Мурка и Зевс имели на этот счет свои взгляды, которые и выражали, бросаясь под ноги и требуя себе чуда в виде американского птичьего фарша.

– Ма, помоги занять полмиллиона, – сказал Петр. – Одному старичку надо приватизировать комнату, а когда мы с экс-женой разменяем квартиру, это будет моя комната.

– Кошки, – закричала мама, – как вы не понимаете, что мы живем не для вас в первую очередь? Да что кошки – дети не понимают. Ты думаешь, отец получит, так мы голодать должны, деньги все тебе отдать? Такому – метр девяносто, посмотри на себя!

Отработав попытку, Петр поспешно обулся и убежал, сказав Таисии:

– Арпеджио, арпеджио и еще раз арпеджио!

Он вчера начал учить сестру играть на гитаре.

А мама села на пол, изнуренная разговором, и начала бесчувственно повторять: «Раньше бы я ого-го… да, раньше бы… я! Я бы его заставила впитать весь многоцветный поток того, что я думаю о нем! Но, видимо, остались только проторенные дорожки, бесцветные, по которым вращаются чахлые слова… Правильно ли мы сделали, что отдали ему и его жене с таким трудом выколоченную квартиру? Все-таки правильно. Если б мы ее объединили с нашей, жили бы – не приведи Бог!..»

– А посмотри на Гоголя, – сказала Таисия. – Материны деньги все истратил! Она ведь их как наскребала со своего поместья. – Таисия представляла поместье как нечто вроде продажи тарелочек. – Гоголь их в опекунский совет должен был сдать, а он на эти деньги уехал за границу. А мы читаем его «Рим» и думаем: как хорошо, что он пожил в Италии!