Пол Мюррей - Скиппи умирает

Тут Говард на секунду умолкает, обратив внимание, что Рупрехт Ван Дорен глядит на него выпучив глаза, словно чем-то подавился.

— Но что самое главное, — вновь ловит он потерянную нить, — эти люди пытались справиться со своим горем, стараясь сохранить память о своих утратах. Они носили в петлицах маки в честь погибших близких. Они воздвигали памятники и устанавливали кенотафы. И по всей Европе — в деревнях, в маленьких и больших городах — открывали мемориальные сады, вроде вот этого. Впрочем, как раз этот сад отличается от остальных. Может кто-нибудь сказать мне, чем именно отличается? — Он переводит взгляд с одного бледного лица на другое. — Этот сад так никогда и не был по-настоящему открыт. Его устройством занялись лишь в тридцатые годы, а завершили только под конец века! За те десятилетия, что успели пройти, он пришел в запустение. Тут начали выпасать лошадей, тут собирались торговцы наркотиками. Это был мемориальный сад, о котором никто и не помнил. И это очень хорошо отражало отношение большинства ирландцев к той войне: они желали похоронить саму память о ней.

— Дело в том, что после Пасхального восстания и войны за независимость ирландцы, которые сражались на Первой мировой, перестали вписываться в новый портрет страны. Ведь если британцы были нашими заклятыми врагами, то зачем же двести тысяч ирландцев отправились воевать на их стороне? Если вся наша история была борьбой за избавление от британского ига, зачем мы помогали Британии, зачем умирали за ее интересы? Существование этих солдат входило в противоречие с образом новой, независимой Ирландии. И прежде всего по этой причине на тех людей стали смотреть как на предателей. А потом мало-помалу их предали забвению.

Бледные мальчики слушают его, а вокруг них колышется яркая зеленая трава на лужайках пустынного парка.

— Это хороший пример того, как устроена история, — продолжает Говард. — Нам нравится представлять себе историю как нечто прочное, неизменное, являющееся из небытия уже готовым, высеченным в камне, словно десять заповедей. Но ведь на самом деле история — это всего лишь одна из форм рассказа о том, что случилось, а рассказы обычно расходятся с правдой. Правда часто бывает запутанной, сложной, хаотичной и неудобной. Часто в ней трудно найти какой-нибудь смысл. А в рассказах все раскладывается по полочкам, всему находится смысл, но вот только в них не входит то, что не вписывается в такой рассказ. А не вписывается часто очень многое.

Люди из Группы “Д”, как и другие воины, испытали все это на своей шкуре. Им ведь прожужжали все уши разными рассказами, убеждая их пойти на фронт добровольцами, — рассказами о долге, чести, славе и необходимости защищать свободу. И чаще всего это сопровождалось словами о том, какое это великое приключение — война. Когда они попали на фронт, то выяснилось, что все эти россказни — просто пустая болтовня. В действительности этими лживыми речами их заманили на самую жестокую бойню, какую только видел мир. А история, которую затем написали, чтобы рассказать об этой кровавой бойне, была не менее бесчестной. Когда они покидали Дублин в 1914 году, их с торжеством и почетом провожали толпы, и “Приятели” могли надеяться по меньшей мере на то, что их подвиг останется в памяти людей. Но, возможно, после стольких предательств те из них, кому посчастливилось уцелеть, впоследствии не так уж удивлялись тому, что в итоге все вышло по-другому. И, возможно, они оказались достаточно мудрыми и не сломались. Они ведь уходили на войну друзьями, и когда попали на фронт, когда все эти дутые слова о подвигах и славе испарились, узы дружбы все равно сохранились. И то, что они оставались друзьями, держались друг за друга и старались выручать друг друга, — это-то и не давало им пропасть. И в итоге оказалось, что эта самая дружба и была тем единственным, тем истинным, за что действительно стоило сражаться.

Говард бегло улыбается своим ученикам; и те, в серой школьной форме, тоже смотрят на него — ни дать ни взять бесплотный взвод, вдруг материализовавшийся откуда-то из зимних туч, чтобы посетить пустой и голый парк ради кого-то, кто не забыл о них.

В тот вечер, впервые за много месяцев, стройка вдруг замерла. Воцарившаяся тишина так чиста и глубока, что кажется сверхъестественной: у Говарда даже кружится голова, когда он садится за книги.

На обратном пути к станции ребята вели себя смирно. Поначалу Говард встревожился, не слишком ли он их напугал, но, когда поезд повез их вдоль побережья назад из города, они вышли из задумчивости и начали задавать вопросы:

— Вот интересно, сибрукские школьники — они тогда все пошли на войну?

— Ну, вообще-то, у них, как и у вас, были родители, которые платили немалые деньги за их образование. Так что, думаю, большинство из них уже успели к тому времени окончить школу. А вот потом уже очень многие записывались в добровольцы.

— И их убили?

— Очень многих — да.

— Ого! Интересно, их призраки бродят по нашей школе?

— Дурак! Если они где-то и появляются, то на поле боя, где их убили.

— Ах, извини, я забыл проконсультироваться у лучшего в мире эксперта по привидениям, который достоверно все знает про то, где они могут появляться, а где нет.

— Если вам это интересно, — мягко вмешался в разговор подростков Говард, — то, я уверен, можно точно выяснить, кто именно ушел в добровольцы и что с ними потом случилось.

— Но как?

— Я могу заглянуть в кое-какие книги, а на следующем уроке мы об этом поговорим.

Говард довел ребят до самых дверей Сибрука, а сам развернулся и пошел прочь: он еще не был готов взглянуть в лицо судьбе. Когда он шел к машине, ему мерещился согнутый палец, раздвигающий створки жалюзи, — там, за окном на верхнем этаже… Однако сегодня вечером, довольный тем, что ему удалось пробудить у ребят живой интерес, Говард думает, что, быть может, не все так уж мрачно. А вдруг история Уильяма Моллоя, если умело придать ей нужный поворот, зацепит и самого Автоматора? Ведь ее можно превратить в рассказ о том, как сибрукский дух вышел на мировую сцену; давний подвиг, замолчанный историей и заново раскопанный его же товарищами по школе спустя столетие: разве из этого не мог бы получиться отличный материал, скажем, для празднования 140-летия колледжа? Настолько отличный, что и.о. директора вполне мог бы посмотреть сквозь пальцы на необычные методы Говарда и позволить ему продолжить, вместе с учениками, прежде такими нелюбопытными, свою первооткрывательскую работу.

На следующее утро школьная парковка до отказа забита служебными машинами. Сегодня первый день собеседований, на которые съезжаются представители разных сфер большого бизнеса — по большей части сибрукские папаши и бывшие выпускники, — чтобы лично побеседовать с учениками выпускных классов. Именно после такой беседы десять лет назад Говард решил отправиться в Лондон. Он до сих пор мысленно видит папашу Райана Коннолли, который, развалившись в кресле, разглагольствует о фьючерсной бирже и о том, какое состояние там можно сколотить; а на другом конце стола юный Говард усиленно думал о машине Райана Коннолли, об огромном доме Райана Коннолли с собственным бассейном, об экзотических каникулах в Диснейленде, Сен-Тропе и Антибе, где каждый год отдыхали Райан Коннолли, отец Райана Коннолли и невероятно сексапильная мама Райана Коннолли.