Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

Солист выплюнул жевательную резинку:

— Без демагогии нельзя?

Нахваливая технику противника, «Веселые ребята» поднялись в отель. Привратник уже первым протягивал руку ударнику.

Хаустов заметил:

— Смотри-ка, голову поднимают. Уже и в джинсы влезли, как один. Подраспустил ты группу, Комиссаров.

— Тлетворное влияние.

— Противодействуй.

— Что я могу? Один в поле не воин…

Под радужным светом люстры и в окружении «звездочек» в фойе сидел замотанный в длинный шарф небритый усач — расстегнутое черное пальто и тощая авиасумка « MALEV » на коленях. Усач поднялся начальству навстречу и сказал по-русски:

— С праздничком, товарищи! Ваш гид и переводчик отныне до конца. Шибаев растерялся:

— Как это переводчик? У нас уже есть!

— Теперь я за нее.

— А она где?

— В Будапешт отозвали.

— Кто посмел?

Переводчик развел руками.

— Не могу знать. Наверно, муж.

— Муж-обьелся-груш… А разве она замужем?

— Понятия не имею. Она не из «Ибуса». По другой линии. Практикантка что-то в этом роде.

— Ты, значит, профессионал?

— Скромность, конечно, украшает, — улыбнулся переводчик. — Но эта моя жизнь. — Дорога Номер Пять.

— Что за дорога?

— А вы не знаете? Е-5! Трасса Запад-Восток. Которая от Британских островов через Европу до самого Стамбула.

— Ишь, какой важный, — продолжал нарываться Шибаев.

— Конечно, я обслуживаю только наш отрезок. Но в бюро они меня так и называют — Человек-дороги-номер-пять.

— Ладно, Человек… Ты-то, надеюсь, не замужем?

Сверкнув глазами гневно, переводчик рассмеялся шутке начальника поезда Дружбы. После чего добавил:

— А для друзей я просто Золтан.

Праздновать начальство убывало на озеро Балатон — по приглашению советского посольства в Будапеште. На прощальный прием в шибаевскую «сюиту» пригласили всех, помимо дауна и «звездочек» до шестнадцати.

— Воздержусь, — сказал с кровати Александр. Заложив руки под голову, он изучал эротов.

— Уклоняешься? — Комиссаров выключил бритву. — К тебе что, Хаустов приставал?

— Да вроде нет.

— Кризис у него на сексуальном фронте. Сам же видишь: на грани прободения человек. К тому же и без дела застоялся. Можно понять. А в этого быка я бы и сам охотно… чем их там в Испании кончают? Бандерильями?

— Шпагой.

— Приходится считаться, тем не менее. Фигура. Имеет выход, говорят, на Самого.

— Видеть эту рожу не могу. Пить тоже.

— Что ж, ты — стрелок вольный. А мне придется. Хорошо хоть средство самозащиты есть… У кого что, а у меня желудок на этой работе полетел. А ведь в армии так гвозди мог переварить. — Комиссаров выдавил в стакан французский «жель», размешал древком красного флажка и выпил.

— Очки мне надевать? Фонарь, по-моему, прошел.

— А венгры предусмотрены?

— Наверно, будут.

— Лучше в очках. И это… рот у тебя белый.

Комиссаров вымыл губы и надел зеркальные очки.

— Так и быть, уклонист. Оставайся. Чем собираешься заняться?

Александр фыркнул.

— Онанизмом.

— Что лучше, кстати, чем искать на жопу приключений. К тому же, за кордоном. Если без изысков, конечно. В умывальник по-солдатски.

— Спасибо, патер.

— А кроме шуток?

— Я откуда знаю? Схожу орган посмотрю.

— Ты не католик, случаем?

— Нет, не католик. Но двенадцать тысяч труб!..

— А потом?

— Может, в кино. Напротив.

— На «Клюта»? Он же по-венгерски.

— Субтитры по-венгерски. Он по-английски.

— А ты что, понимаешь?

— Да как-нибудь. Не нервничай. ЦРУ здесь нет. Домов терпимости тоже.

— Ну, за тебя я в этом смысле не волнуюсь.

— Отчего же?

— А характеристику читал, — отшутился Комиссаров. — Морально устойчив, политически выдержан .

— А здесь не все такие?

— Ох, Андерс, Андерс… Ключ внизу оставь.

Он вышел.

Александр поднялся. Расщелкнул бритву и выдул в раковину чужую щетину. Подумал и обтер одеколоном сетку.

Лицо его в зеркале не отражало ничего.

Перед выходом он вынул из сумки свой парижский плащ. С Москвы не надевал — со дня отъезда. Из непробиваемого ветром габардина на шелковой подкладке и с мужественными погончиками.

— Just a moment, sir ! [121] Минуту, сэр! (англ.). — задержал его дежурный с бакенбардами а ля Кошут. Он вынул из-под стойки книгу в изношенной газетной обертке. — I was asked to pass it over to mister Anders [122] Меня просили передать это господину Андерсу (англ.). .

Александр пролистал — ни записки, ничего.

— Something else, may be ?

— Iʼm afraid itʼs all. Very sorry [123] Что-нибудь еще, быть может? — Боюсь, только это. Очень сожалею (англ.). .

Привратник открыл ему дверь. «Мерседес» за колоннами отсвечивал газовым заревом.

Он поднял воротник плаща и повернул направо.

Собор ему не открылся.

Все двенадцать тысяч труб молчали за дверью, запертой, возможно, по причине светского праздника.

Рядом было нечто вроде амфитеатра. Современного — для представлений на открытом воздухе. Он взошел по ступеням на самый верх и опустился на камень. Сидел и смотрел на пустую арену и собор. Единственный был зритель.

Он вынул свою книжку. Сорвал газетный супер, скомкал и отбросил. Это был сборник рассказов. На серенькой обложке условный урбанистический пейзаж и алые слова названия.

Крестиком в оглавлении она отметила текст под названием « Жизнь хороша еще и тем, что можно путешествовать ».

Наверное, произвел впечатление.

На тему о паломничестве был рассказ. Один вполне нормальный юноша, к тому же и скрипач, без всяких видимых причин вдруг заподозрил, что он автор неслыханно чудовищного преступления — особо тяжкого. Он выезжает к месту злодеяния, но до причин не доберется никогда, увязая в их последствиях, как в янтарной, прозрачной и вневременной слезе, пролитой, может быть, самим Всевышним… погибая этаким обреченно-суетным комариком, раздувшимся то ли от крови, то ли от избытка самомнения. А в путешествии он застревает еще и потому, что вынужденно едет без билета…

Представляя все это под взглядом светло-синих глаз, Александр перечитал свой текст.

Под последней фразой был телефонный номер.

Он был написан на нижнем поле страницы мелко, легкими касаниями. Как будто с целью остаться незамеченным. Карандашом — чтобы, заметив, можно было бы стереть без ущерба для белизны.

Во всей книге больше ничего. Ногти следов не оставили, запах выветрился, дыхание испарилось.

Только этот номер.

Мощеные улицы старого сердца города были пустынны. Из знакомого кафе он позвонил в Будапешт. После паузы замешательства мужской голос лет пятидесяти, но уверенный и полный спермы перешел на английский:

— Iʼm afraid Ibi is out until next week. Who is ringing, please?

— Oh — just a friend.

— Would you like to leave a message, or can I ask her to ring you back.