Леонид Пантелеев - Верую…

Да, это была цельная натура: суровый с виду, но с честным, добрым, отзывчивым сердцем!

Мне очень тяжело было все эти годы. Кто знает о нем, кроме меня? Дети равнодушны, если не сказать более… Меня мучила мысль, что все это я унесу с собой. Тут судьба послала мне Вас — спасибо ей!

Пусть не пугают Вас эти строки — я здорова и, благодаря Вам, сплю крепко, т. к. этот вопрос меня не тревожит, не мучает больше. Мне удалось выполнить свой долг.

…В кино я стала ходить только выйдя замуж. Возможно, что это занятие (посещение кинематографа) отец считал неподходящим для девушки. И в театр он пускал не всегда, с большим разбором. Сам он очень любил музыку и был абонирован в Мариинской опере, но до 16 лет девушек моего круга никуда не брали.

Билеты из театра ему приносил какой-то лакей (или капельдинер?) в форме. Помню, один раз на Пасху, выскочив зачем-то на кухню (а вообще туда не позволяли бегать), я увидела там театрального лакея, который почтительно поздравил меня. Не успела я что-то ответить, как увидела стоящего в дверях отца. Когда мы вышли, он строго пояснил мне, что я не так приняла поздравление старика.

— Поди и похристосуйся. Что ты — не знаешь разве?»

«…Однако, все это „присказка“, перейду к „сказке“.

Очень мне запомнился спектакль „Измена“ Сумбатова-Южина, если не ошибаюсь, в Москве, в Малом театре. Это — из грузинской, кажется, жизни, — во всяком случае, что-то кавказское. Декорации, наряды — все такое необычное. Как хороша была Яблочкина — любимая жена в гареме, и как страшна Грибова — колдунья или охрана. Слушая теперь Яблочкину по радио или увидев в газете ее портрет, я всякий раз вспоминаю обольстительную красавицу в „Измене“. Участвовали в спектакле и сам Южин, и Остужев. Затем смотрела все комедии Островского с участием Варламова, Садовских, Стрельской. Этот репертуар отец считал необходимым для меня. Обычно в начале или в конце ставили еще какой-нибудь водевиль, вроде „Аз и Ферт“ или „M-lle Фифи“.

В Александринке я видела Ермолову, Савину, но они не могли увлечь меня: слишком молода я была.

…Слышала я и Собинова — Ленского и Шаляпина — Мефистофеля в одноименной опере и в „Фаусте“ Гуно. Судить о его вокальных данных не могу — опять-таки была слишком молода, а черт производил впечатление и в „Демоне“.

Говорили, что он редко играл трезвый. Один раз, когда он пел Мефистофеля (не в „Фаусте“), антракты все удлинялись, и, наконец, в последней картине — в гроте Венеры — Мефистофель так лихо и не по программе стал заигрывать с хористками, что пришлось опустить занавес.

Затем помню такой разговор: в празднование 300-летия Дома Романовых или в один из „царских дней“ давали „Жизнь за царя“. Николай был в ложе, и вот Шаляпин-Сусанин, стоя на коленях, в „патриотическом экстазе“ протянул руки в направлении царской ложи… Помню, что отец очень критиковал этот поступок, находил его излишним.

Кстати, не забавно ли, что одного из Сусаниных мне довелось встретить в Ленинградской области в январе 1936 года. Их раскулачили, он, очевидно, удрал из места высылки, но скучал по своей семье, о которой не имел сведений. Я попала к нему на попутную подводу и случайно узнала его фамилию. Сперва он очень смутился и даже, пожалуй, испугался, узнав, что мне известна такая фамилия (время-то ведь было не нынешнее), а потом постепенно оттаял и разговорился. Он был хорошо грамотный, начитанный.

С этим человеком я больше не встречалась… Он явно тосковал по оставленной семье, посылал деньги с вымышленным обратным адресом.

…Вы спрашиваете, какой театр был на Б. Зелениной улице. Это был какой-то частный театр. Я смотрела там „Мораль пани Дульской“ и „Иоанниты“. Как видите, даже на такую пьесу взял меня отец, а ведь он был очень религиозен.

Среди знаменитостей балета я не назвала Мария Мариусовича Петипа, как будто танцевала еще и его дочь. Была там среди танцовщиц и Маркевич, троюродная сестра мужа, пленившая фабриканта Абрикосова…»

«…У Вас, Вы пишете, дожди, ну что Вам стоит пригнать к нам одну хорошую тучку. Представьте себе: больше двух недель у нас от +33 до +35°, ночью и под утро +20–24°. Деревья теряют лист — сухими, зелеными еще листьями покрыты тротуары. Спасаемся окрошкой, компотами из вишен…

Знаете ли Вы, что в прошлые времена этим русским блюдом, то есть окрошкой, угощали в жару иностранных высоких гостей? Отец присутствовал довольно часто на таких приемах (был в карауле) и рассказывал, как факт, такой случай.

Гостю понравилось наше кушанье, и он просил, чтобы его повару дали рецепт. Рецепт дали. Но повар-иностранец, зная, что это „суп“, подал его хозяину горячим!

Недавно познакомилась с биографией и произведениями А. Грина (не Эльмара, того я читала раньше). С удовольствием перечитываю рассказы Шолом-Алейхема. Я жила среди евреев, и они как живые в его рассказах».

Из письма от 18.6.59 г.:

…Вы знаете, а ведь я тоже видел „Капитанскую дочку“, и, пожалуй, в то же самое время, когда смотрели эту ленту Вы. В годы войны угол Лермонтовского проспекта и 11-й роты открылся кинематограф, не помню его названия, и я, восьмилетний или девятилетний, был там с мамой. Очень хорошо помню эти кадры: плывущие на плотах виселицы, а потом — Царскосельский парк, Екатерина с собачкой и падающая перед ней на колени девушка…

Получили ли Вы мое письмо, где я писал о Египетском мосте и прочей петербургской старине?

В 1914 году, в связи со столетием Лермонтова, Ново-Петергофский проспект был переименован в Лермонтовский. Я был уже большой, читал, знал Лермонтова. Кажется, тогда же в садике при Николаевском кавалерийском училище поставили небольшой памятник. А когда Вы играли в снежки в этом садике и катались с горки, меня еще не было на свете.

P. S. С В. В. Бианки еще совсем недавно мы были соседями в Доме творчества. А 12-го, в пятницу, мы с Элико ездили хоронить его на Богословское кладбище».

Из письма от 14.VI.59 г.:

…У нас все та же невыносимая жара, речка пересохла давно (недаром она зовется Сухая Россошь). В разгаре сезон вишен (но в магазинах ее еще почему-то нет, на рынке — 5 рублей кг).

Где похоронена Ваша мама? Моя где-то в Парголове, но мне ни разу не удалось туда поехать — только посылала деньги причту за исполнение треб… Не могла отлучиться так далеко от детей.

…Я уже писала Вам, что в Петербурге одно время развелось много хиромантов, к которым мы, девчонки, и бегали, наведя предварительно справки, чтобы не попасть в ловушку. Была некая графиня Ребиндер, вынужденная заняться таким ремеслом из-за широкого образа жизни своего мужа. Пропуском к ней служила ее визитная карточка, которую она давала надежным людям, плата за сеанс была, кажется, 3 руб. И, помню, как я, глупышка, обрадовалась, когда мне сказали, что я всю жизнь буду работать и много переезжать с места на место.