Леонид Пантелеев - Верую…

Председатель. Это было двадцать пятое или двадцать шестое?

Хабалов. Виноват… это было — в ночь на двадцать шестое. Заседание совета министров началось, я думаю, часов в двенадцать ночи.

Председатель. На понедельник или на воскресенье?

Хабалов. На воскресенье… Одним словом, это заседание происходило вечером того дня, когда я получил телеграмму.

Председатель. Расскажите, пожалуйста, вкратце, что же было на этом заседании.

Хабалов. На этом заседании было следующее. Была длинная довольно речь министра земледелия о том, может ли этот современный кабинет поладить с Государственной думой и работать с нею. Он пришел к тому заключению, что работать невозможно. Затем говорил довольно длинную речь министр иностранных дел Покровский, который высказал общее мнение, что с Государственной думой поладить нужно, что без Государственной думы работать нельзя. Потом была речь Кригер-Войновского, смысл которой сводился к тому, что если Государственной думе неугоден этот состав правительства, если она не желает с ним работать, то об этом следует доложить государю и просить заменить нас другим составом.

Председатель. Затем?

Хабалов. Затем довольно длинно докладывал Протопопов… Но так как, в сущности, он докладывал о том, что происходило на улицах, и докладывал, по моему мнению, недостаточно обстоятельно, то я попросил позволения объяснить, что происходило на улицах, и доложил то, что я только что доложил вам, то есть последовательно рассказал о тех событиях, которые были в этот день, а именно: происшествие на Знаменской площади, где был убит пристав, затем происшествия на Невском. Я доложил также о происшествии на Трубочном заводе… И — вот уже не помню — доложил ли я про эту телеграмму или нет? Но я доложил о том, какое распоряжение было мною дано. В конце концов высказались несколько министров — военный, юстиции, земледелия, — что если уж дело так обстоит на улицах, что в войска стреляют, кидают гранаты и так далее, то таким беспорядкам должна быть противопоставлена сила…

Председатель. Генерал, но как же так? Про эту телеграмму вы не помните, доложили ли вы ее? Вам ведь не было смысла не докладывать о ней?

Хабалов. Конечно, не было. Мне был полный смысл доложить. Но доложил ли я или нет — не могу сказать.

Председатель. Но надо полагать, что все-таки доложили?

Хабалов. Думаю, что доложил. Но хоть под присягу меня ведите: сказать точно — не могу, не помню…»

« Председатель. Соблаговолите продолжить ваш рассказ о последовавших событиях.

Хабалов. В воскресенье 26-го числа войска выступили и заняли, по обыкновению, все посты, которые полагались по расписанию. Оказалось, что им пришлось стрелять в толпу в разных местах. Волынцы стреляли в толпу на Знаменской площади и на Суворовском проспекте. Затем Павловский полк стрелял на Невском около Казанского собора. Затем, около четырех часов дня… Но я не могу доложить вам, господа, где и сколько стреляли… Нужно сказать, обстановка здесь была отчаянная!.. Я находился сам в здании градоначальства, и народу тут набилась целая куча… В этот день я уже о раздаче хлеба никаких распоряжений не делал. Около четырех часов мне сообщили, что 4-я рота лейб-гвардии Павловского полка, расквартированная в здании придворно-конюшенного ведомства и которая, как оказалось впоследствии, состояла преимущественно из эвакуированных, а численностью доходила до полутора тысяч человек, — что эта рота выбежала на улицу, стреляя вверх с какими-то криками, и толпится на Конюшенной площади, недалеко от храма Воскресения Христова. Запросив командира батальона по телефону, я получил сведения, что рота эта требует, чтобы увели в казарму остальных и чтобы не смели стрелять. Причем указано было, что сама рота стреляла во взвод конно-полицейской стражи. Это последнее мне показалось неверным. С какой стати будут стрелять по конно-полицейской страже? Потом выяснилось, что эта рота действительно взбунтовалась, требует, чтобы вернулись остальные роты в казармы и чтобы не смели стрелять по народу. Тогда я приказал командиру батальона принять меры к увещеванию, водворить роту в казармы, потребовать, чтобы офицеры ее были непременно на местах, так как, по моим сведениям, полученным по телефону, там было всего два офицера, а их должно быть не два, а много больше…

Я передал начальнику охраны полковнику Павленкову, чтобы он со своей стороны принял меры, чтобы это не разрослось, не разыгралось дальше… Кроме командира батальона и офицеров, приказал полковому священнику, чтобы он уговорил их, устыдил и привел к присяге верности и чтобы рота шла в казармы, а винтовки свои сдала. В конце концов, после увещевания батальонного командира и после увещевания священника, эта рота вернулась в свои казармы и винтовки помаленечку сдала. Но не все винтовки: 21 винтовка исчезла! Следовательно, исчезли, по-видимому, и люди с ними… Меня все время требовал военный министр, чтобы по телефону я ему сообщал, что делается в городе. Я по телефону и сообщал. Когда ему было сообщено вечером об этой роте, он потребовал сию же минуту полевой суд и расстрелять… Признаюсь, я считаю невозможным не то что расстрелять, но даже подвергнуть какому-либо наказанию человека, не опросив его хотя бы упрощенным судом, не осудив его… а тем паче предать смертной казни!.. Поэтому я потребовал прокурора военно-окружного суда Менде с тем, чтобы спросить, как быть с этой ротой, в которой первоначально было 800 человек: что с ними делать? „Несомненно, должно быть дознание, и только после дознания полевой суд“. — „Ну, — я говорю, — это штука! Мыслимое ли дело — допросить 800 человек! Их в неделю не допросишь…“ Я приказал начальнику моего штаба генералу Хлебникову, — а может быть, Чижевскому, — назначить целую следственную комиссию: было назначено пять человек с генералом во главе. А покуда я приказал, чтобы сам полк выдал нам виновных, дабы их арестовать… Первоначально предполагалось арестовать весь батальон и посадить здесь — в Петропавловской крепости, поэтому вечером поздно я вел переговоры с комендантом крепости Николаевым: найдется ли такое помещение, чтобы можно было арестовать такую массу. Когда же оказалось, что в действительности их не 800, а 1500 человек, то это оказалось просто физически невозможным, ибо не найти такого помещения. Ну, тогда я приказал арестовать хотя бы самых главных зачинщиков, приказал их допросить, — их было девятнадцать человек, и их препроводили в крепость.

Председатель. Их полк сам выдал?

Хабалов. Их выдало полковое начальство. Простите, я говорю: полк, но полков здесь, по существу, нет: здесь имеются запасные батальоны. Они по численности так велики, что превышают мирный состав полка в три-четыре раза. Так, в этой роте было 1500 человек, а во всем полку в мирное время 1770 человек. И таким образом, одна эта рота по числу людей почти равнялась полку мирного времени. Я хочу сказать, что те, кто находился в крепости, вовсе не были такие люди, которых завтра расстреляют, а это были люди, подлежащие суду… Затем, расстреляю ли я их или нет, — это вопрос, ибо до сих пор в своей жизни я, слава богу, никого еще не расстрелял; когда случалось, заменял каторжными работами на разные сроки… Но я отвлекся. Я хочу сказать, что вот уже это обстоятельство, это возмущение роты Павловского полка, уже одно оно показало, что дело обстоит неблагополучно. На следующий день войска должны были по тому же расписанию занять те же самые пункты…