Инна Александрова - Свинг

В сорок седьмом — сорок восьмом дважды направляли под Самару для проведения внутризаводских испытаний мощного турбовинтового двигателя. Был назначен и. о. старшего военпреда. Должность была полковничьей. Я же был капитаном. В это время уже хорошо знал, что евреев-офицеров, работающих с секретной техникой, сплошь и рядом без всякого объяснения переводили в восточные районы страны с понижением штатной категории. По ВЧ позвонил в Казань своему начальнику подполковнику Триносу и сказал, как «на духу», что кадровики не оставят в покое на столь секретной и столь высокой должности, а потому хочу вернуться в Казань. Тринос был хорошим мужиком и, хотя в подпитии мог стрелять в потолок и кричать «бей жидов», ко мне относился по-доброму, в обиду не давал. Я вернулся в Казань — военпредом по опытному строительству газотурбинной техники.

Часто бывая в Москве, созванивался и виделся с однокашниками по академии. Многие, очень многие уже работали на престижных высоких должностях, хотя учились хуже меня. Но они не были евреями…

Очень тянуло к научной и учебной работе, и однажды начальство спросило, не готов ли вести дипломников в КАИ — Казанском авиационном институте. Несмотря на загруженность, с радостью согласился, хотя материальное вознаграждение было мизерным. Но об этом как-то даже не думал. Впервые пришел на кафедру не как студент, а как преподаватель и быстро вошел в коллектив. Завкафедрой тут же предложил тему для кандидатской диссертации. Я был счастлив.

Продолжая службу, занимался приемкой опытных образцов новых ракетных двигателей. Пришлось самостоятельно, при отсутствии учебников, овладевать теорией ГТД — газотурбинных двигателей, обучать военных представителей серийных цехов теории и конструкции двигателей РД-20, устанавливаемых на самолетах «МиГ-9». Вместе с тремя выпускниками «Жуковки» — авиационной академии имени Жуковского, прибывшими в военную приемку завода, написал первый учебник по теории ГТД. Потом, сразу скажу, мною и моими соавторами было написано несколько книг по теории авиационных двигателей, некоторые были переведены на польский, китайский и французский языки.

Перечень изданных работ, их серьезность говорят о том, что мог бы, наверно, вполне претендовать уж если не на докторскую, то хотя бы на кандидатскую степень. Но этого не случилось. Почему — позже. А сейчас выключите свою «адскую машинку»: будем или обедать, или ужинать. Уж не знаю…

Проговорили вчера много часов, а сказать надо еще немало. В пятидесятом мне было присвоено звание инженер-майора, и я получил хорошую двухкомнатную квартиру. Квартиры тогда давали бесплатно. У меня уже было двое пацанов. Жена сидела с ними, но на жизнь в дорогой Казани нам все-таки хватало. Причин для печали и беспокойства не было. Потому то, что вскоре разразилось, было громом среди ясного неба.

В марте пятьдесят второго срочно вызвали в Москву, в отдел кадров, и сказали: переводитесь под Киев, в Васильков, преподавателем военного училища. Вначале остолбенел: военный человек, готов был ко всяким неожиданностям, но преподавателем среднего учебного заведения… Училище готовило средний технический состав, выпускало техников-механиков по обслуживанию военных самолетов. Я знал, знал, что, начиная с сорок восьмого года, а, может, и раньше началось массовое изгнание военных-евреев, работавших с секретной техникой. Но как-то не хотел думать, что это может коснуться и меня. На подъем дали неделю. В начале апреля мы уже были в Василькове.

Молодые люди могут спросить, почему не уволился из армии. Сейчас это достаточно просто. Отвечаю. В пятьдесят втором, когда это случилось, уволиться из армии можно было только по болезни. Выгоняли за провинности. Я был здоров, а совершать какой-то проступок было не в моих интересах: из квартиры тут же бы вытряхнули. Да и не мог я этого сделать!.. А потому должен был подчиниться обстоятельствам. Советская власть очень больно била, а плакать не давала…

Было ли обидно? Не то слово. Был обалдевший: за что? Знал свой потенциал, знал, что запрограммирован на многое. Работая рядом с Глушко, понимал, что мои профессиональные качества чего-то стоят. И вдруг — так опустить. За что? Только это стучало в голове. Ну и что, что еврей? Чем хуже другого? Какой смысл государству так издеваться? Кто от этого выигрывает? Вопросы жгли и жгли по ночам; в суматохе дня об этом некогда было думать.

С точки зрения обывательской васильковское житье было даже лучше: маленький сытый городок близ Киева. Цены на несколько порядков ниже. Дали жилье — две комнаты в трехкомнатной квартире. Я даже начал копить деньги на машину. Но… мой интеллект оставался абсолютно невостребованным: это как если бы профессор медицины занимался только тем, что делал больным уколы. Вот тогда, «подрядив» еще нескольких преподавателей-евреев, тоже сосланных сюда из других городов из высших военных училищ, начал писать книжки. Но своими соавторами брал, конечно, не только евреев.

Служба в Василькове продлилась двадцать три года. Стал начальником цикла — это как бы начальником кафедры. Мне присвоили звание полковника. Но способности мои оставались невостребованными и то, что мог дать обществу, осталось неиспользованным. Кто от этого выиграл? И почему это произошло?

После демобилизации еще семнадцать лет читал ребятам «Детали машин». Никогда не пользовался никакими конспектами — память была хорошая. Теперь уж совсем ослабела — вот только стихи и запоминаю.

Девяносто шестой год оказался поворотным. Не дожив до семидесяти трех, скончалась Муся — жена. Мучилась недолго: инсульт. И в конце этого же года уехал в Израиль младший сын Саша.

С ребятами особых проблем не испытывал: росли послушными, не хулиганами. Но младшему — Саше — не повезло: врачи «перекормили» стрептомицином, когда был ему годик, и он почти совсем оглох. Когда пошел в школу, всегда сидел на первой парте, но почти ничего, что объяснял учитель, не слышал. Помочь ему ничем не мог: с восьми утра до восьми-девяти вечера был в училище. Суббота тоже была рабочей. Воскресенье — единственный день, когда шли или ехали на рынок, по магазинам. В те годы в Василькове мало что можно было «достать»: приходилось ездить в Киев. Муся с ее образованием тоже не была помощницей. Слуховые аппараты были плохими, да и стеснялся Сашка их носить. Потому и остался недоученным, но руки с малолетства были золотые. Кое-как окончив школу, пошел токарем на завод, и вот тут его звезда засияла: до отъезда в Израиль «не слезал» с Доски Почета: самые сложные заказы отдавали ему.

Почему сын уехал в Израиль? Во-первых, подбивала жена: вся ее родня уже уехала. Ну а потом однажды сказал, что не хочет, чтобы из-за пятого пункта Димка — его сын, мой внук — пострадал так, как пострадал я или наш Вовка. Вовка — мой старший сын, о нем еще расскажу. Что мог ему ответить? Сказать, что антисемитизм уже кончился?