Инна Александрова - Свинг

Знаю, Ирина Яновна хочет, чтобы я стал врачом, говорит, толк из меня получится. Да и сам я склонен в это верить. Так что потерпи, Анютка. Самую малость потерпи. Один год, всего год. Ну что он по сравнению с целой жизнью? Помнишь:

Только «есть» нужно заменить на «будет». Да, а девчонка эта, Рая, потом ко мне несколько раз в больницу приходила. Маленькая такая, хотя ей шестнадцать. На заводе в гидролизном работает. Отец погиб. У матери их четверо, она старшая. Семь классов кончила — и на завод. По-моему, хорошая девчонка.

Не дуй, не дуй губы. Вижу, что надула. Вчера с вокзала пошел на наши камни. Небо голубое-голубое. Тихо. И озеро — как огромное блюдце. Знаешь, в такие минуты кажется, нет ничего красивей нашего городка.

Анка! Скоро, скоро, как тогда в вагоне, возьму твое лицо в ладони, долго-долго буду смотреть, а потом…

Ну, наконец-то ты добралась: четверо суток в поезде, две пересадки. Устала? А братца своего не жалей. Подумаешь, прошелся с сундучком до трамвая. Ну и что, что в форме. У нас ведь чемоданы не продаются.

Опечалена, что не дали общежития? Значит, если жив отец и не был на фронте, общежитие не полагается. А то, что Бронислав Брониславович вкалывал здесь не меньше, чем на фронте, не считается? Разве виноват он, что сердце больное. Сколько раз видел, как при разговоре о фронте бледнел до синевы…

Конечно, здесь материальная сторона замешана. Тебе к стипендии будут присылать, а у кого нет отца — не добавят. Но…

Ань! Нельзя другую квартиру поискать? Я так и вижу этого поганца, который сжирает твою еду.

Значит, сразу попала в начальники — староста группы. Это, наверно, большой чин… Ладно. Ты ведь знаешь, не падок я на почести, хотя, наверно, всякому приятно, когда работа его по заслугам оценивается.

Отец, несмотря на всю свою теперешнюю замкнутость, раз пять спрашивал, нет ли от тебя письма, и очень обрадовался, когда я сегодня пришел в его каморку — по-прежнему «плавает» в дыму — и прочитал твое письмо. Конечно, не все. Не дуй губы, не маленький. Сам знаю, что можно, а что…

Знаешь, Петр Дмитриевич — видишь, родного отца по имени и отчеству называю — по-моему, очень любит тебя. И не только потому, что ты ему симпатична как человек. В тебе он, наверно, хочет увидеть воплощение своих несбывшихся надежд.

Тетка рассказывала, что когда поступал он в Петербургский университет и был восторженным мальчиком, — мечтал о карьере ученого-филолога. Но в четырнадцатом году его забрали на фронт, а через полгода ранили. И когда вернулся домой, под Петроград, деда уже не было, а бабушка едва жива была. И хоть вроде бы из дворянского рода, а за душой у них ничего, ну совсем ничего не было. Последние золотые безделушки на еду променяли.

Зимой семнадцатого, когда стал преподавать в школе и получать хоть какую-то зарплату, полегчало, но голод погнал их в Приозерск. Вот тебе и карьера ученого-филолога…

Про себя не знаю что и писать. Вчера вечером шел с озера. Впереди — какие-то девчата. Вдруг затянули «Тоску по Родине». И так мне, Анка, тошно стало, что хоть возьми и напейся.

Ну, ну! Не хмурь брови! Подумаешь, один раз напился, теперь всю жизнь вспоминать будешь. Я умею себя в руках держать, не беспокойся.

Сели со Славкой опять вместе. Маман не нарадуется. Уж такой воспитанный, такой корректный молодой человек. Картинка! Подтянутый, аккуратный. А глаза-буравчики так и сверлят, так и сверлят…

Не подумай, что я в чем-то ему завидую. Но если у Славкиной матери это угодничество переходит в какую-то очень строгую исполнительность, за что и ценит ее Бронислав Брониславович в качестве секретарши, то Славка угодлив так, как были, наверно, угодливы хорошо вымуштрованные умные лакеи. Он далеко пойдет… В военное училище собирается. Наверно, правильно: отца нет, матери одной тяжело.

Был вчера у твоих — ноги сами несут. Не понравился мне Бронислав Брониславович — бледный и тяжело дышит.

Впервые за время нашей разлуки видел тебя во сне. Снилось, стою на перроне. Продрог — сильный мороз. Подходит поезд. Я не знаю твоего вагона. Все вышли — тебя нет. Вдруг от самого последнего — ты. В той шапочке, что я так люблю. Я бегу и все никак не могу тебя обнять…

Вчера Ирине Яновне отмечали сорок два. Красивая она женщина, ей-богу! И хромота не мешает, хотя маман как-то прошлась на этот счет… Завидует она Ирине Яновне.

Никогда мои родители не любили друг друга. У матери ведь был парень, из богатых. Уехал куда-то. Тетка как-то сказала — сослали. А в двадцать четвертом они с отцом встретились. Мать в это время уже в горисполкоме работала. Отцу некуда было деться — ни кола, ни двора. У матери — дом, она ведь из местных. Вот и сошлись. А в двадцать пятом Юрка родился.

Вчера с Ириной Яновной под мою гитару «Письмо к матери» пели. Знаешь, честная компания — было человек пятнадцать — на бис потребовала. Вот так! Из лекарей выгонят — в артисты подадимся…

Как хорошо мне всегда у вас. Только вот тебя, мой воробей, не было. Тебе не икалось? А мы несколько раз за Ваше, мадемуазель, здоровье рюмки поднимали.

Уехали в Ленинград Юра с Лелей. Пробыли всего три дня. Привезли Вовку. Конечно, ребенку всего два года, а мать Лели далеко от Рязани живет. Вдруг ребенок заболеет? У них в деревне даже медпункта нет.

Вовка забавный. Сейчас бегает в одной рубашонке, лупит меня линейкой и твердит: «Тлельчей, ты сляпа»…

Тетке трудно с ним будет, весь дом на ней. Маман же в смысле женских дел — палец о палец не ударит. Не то что Ирина Яновна.

Я, как могу, помогаю: вода, дрова, уголь на мне. Но готовить, стирать, убирать тетка мне не дает. На днях взялся помыть пол — шум подняла. Не мужское, видите ли, дело. А женское дело горбатиться, как она? Ведь света белого не видит. У нее же никаких подружек нет, никуда не ходит: работа, работа, работа. Вчера Любовь Дмитриевна, милая моя тетушка, заставила нас с отцом прогуляться. Знаешь, куда? За можжевельником. В этом году шишкоягоды необыкновенные — огромные, блестящие, иссиня-черные, с восковым налетом. Теперь на всю зиму квас и настоечка для Петра Дмитриевича будут. Очень он это уважает. Верно, они и вправду полезные. Вместо чая хорошо. Вот только руки искололи здорово. А красотища, Анка, — дух захватывает! Лес еще не весь облетел — золотом полыхает.

Ань! Мне немножко не понравился тон твоего последнего письма. Понимаю, ты одна. Но потерпи, дружочек! Мы обязательно скоро будем вместе. Год, всего год…

Ты очень худая на фотокарточке. Почему мне не прислала?