Инна Александрова - Свинг

Вот в двадцатые годы, когда ввели НЭП, все начало устаканиваться. Но потом, после смерти Ленина, Сталин и его помощники так все повернули, что реформа была предана анафеме, и началась свистопляска с ГУЛагом. В стране уже не было сил остановить разгул. Так и теперь: в стране нет тех сил, которые могли бы направить ее по оптимальному пути.

— Катюш, но что же делать?

— Менять систему, замкнутую на самое себя. Разомкнуть ее, сделать прозрачной…

Этот «научный» разговор ведем с Катей утром, а погода прекрасная — двадцать шесть градусов. Очень тихо. Опять воскресенье. Ремонтники попросили отгул: вкалывали по-настоящему всю неделю. Сегодня пятнадцатое августа. Через две недели Кате приступать к занятиям. Надо переезжать в город, а дел еще невпроворот. Вся надежда на извечный «авось». Идем на море. Марс собрался уже давно. Шкурка его блестит. С утра раз двадцать «намыливал» лапку и мылся. Травмированный позвоночник не моет — не достает. Не дает и нам дотронуться. Где, как, под чьей машиной это произошло — остается загадкой. Кот ничего не может рассказать, хоть и имеет человеческие глаза.

На море — несмотря на погоду, которая располагает к безделью и праздности, все-таки продолжаем начатую беседу.

— Главная цель любой власти, — говорит Катя, — всемерное обеспечение прав, свобод, интересов каждого и его семьи. Мы же — в омуте каких-то случайностей, какого-то иррационального смысла. Никто никого не контролирует, никто ни за что не отвечает, всем на все наплевать. Страна стоит на грани морального дефолта, дефолта доверия между властью и обществом, а это пострашней материального.

Можно относиться к Америке как угодно: раздражаться, гневаться, даже ненавидеть, но у них обычный средний человек воспитан так, что знает, какие ценности должен защищать, за что умирать. Наша же власть, отняв у нас одни идеалы, не дала взамен ничего. А свято место не бывает пусто. Взамен имеем то, что имеем…

Конечно, если бы по-настоящему стал развиваться средний бизнес, он бы сгладил грядущую безработицу и поднял бы экономику, но чиновники душат его. Надменное, хитрое, коварное чиновничество стоит на стреме, подняв, как при прыжке, когтистые лапы. И в старину, при царе-батюшке, министерства служили не человеку, а «движению бумаг». Чтобы двигалась бумага, нужно было подмазать, «позолотить ручку», а попросту — дать взятку. Нынешняя чиновничья система — дитя предыдущей, несмотря на все революции. Как и прежде, чиновник служит не человеку, и главный его постулат — «не пущать». Настоящий закон никогда не был нужен: мешал обделывать делишки. А ведь только тогда, когда чиновник прекратит презирать того, кому обязан служить, только тогда, когда невежество начнет исчезать, может что-то сдвинуться.

Формула успеха любого государства базируется на трех китах: сильной эффективной власти, частной экономике и индивидуальной свободе. Эффективная власть — это законные, а не продажные! выборы, это независимый суд, устойчивый федерализм, это безопасность граждан, это эффективная социальная политика, профессиональные армия и правоохранительная система. Конкурентная экономика — это отсутствие «сырьевой иглы», это развитые технологии, это конкурентоспособная продукция. И, наконец, свобода. Свобода — не вседозволенность, а еще и ответственность. Да, мы можем теперь трепать языком, но что от этого меняется? Как только обычному человеку нужна какая-то малость, он должен тысячу раз поклониться чиновнику, который обязан, именно обязан без всяких в его сторону поклонов обслужить человека. Значит, вывод один: нет у нас этих трех китов, на которых держится нормальное государство.

Марс — кот не драчливый. Уходит от всяких склок. Это ниже его достоинства. Вот и с Чарликом, соседским псом, никогда не задирается, хотя у Чарлика эта тенденция замечена. Когда что-то назревает, Марс молчаливо удаляется. И сейчас ушел, хотя Чарлик имел явное намерение «разобраться».

Теперь Марс нашел какую-то нужную ему травку и яростно ее поглощает. Позвала — даже голову не повернул: явно увлечен принятием витаминов и еще чего-то, что очень нужно его кошачьему организму.

Кот — красавец. Таким же красивым был кот и у Грига в Гурьевске. Григ — мой друг: Григорий Иванович Торчевский. Друг, давно ушедший. Судьба свела нас в январе пятьдесят восьмого, когда организовалось Калининградское издательство.

Надо сказать, обком партии управлял нами в те годы лихо. Вспоминаю, как однажды нас с Инной — Инной Борисовной Эпштейн, главным редактором издательства — вызвал к себе секретарь обкома по пропаганде Никонов. Продержав пять часов в приемной — к нему все шли и шли посетители, а мы были вызваны на одиннадцать утра, — Никонов стал проверять, знаем ли мы статью Ленина «Партийная организация и партийная литература». Мы знали эту статью, потому как не зная ее, не смогли бы окончить университеты: статью досконально изучали в курсе исторического материализма. Статья была лукавой: написанная в 1905 году, провозглашала ряд принципов, которыми неуклонно следовало руководствоваться. То есть литература должна была быть партийной — пропагандировать идеи партии. Литература должна была быть частью общепролетарского дела, то есть литераторы обязательно должны были быть партийными. За всей литературной работой должен был следить «организованный», то есть партийный, пролетариат.

Никонов страшно разгневался, узнав, что некоторые наши авторы — беспартийные и уж совсем обрушился на Инну, как главного редактора, когда узнал, что художественную литературу редактирует человек без партийного билета. Григорий Иванович не был членом партии. Ну, а в сухом остатке тогда получили: если в ближайшее время не наведем порядок (я была секретарем низовой парторганизации), придется подумать о нашем соответствии, несмотря на университетскую ученость. Это было грозное предупреждение, а потому издерганные, расстроенные и голодные поплелись восвояси. Инна была опечалена еще и потому, что, хотя по пятому пункту в паспорте и была русской — мать русская, но фамилию — по отцу — носила Эпштейн. А ее родная сестра в Ростове была замужем за Виткевичем — тем самым Виткевичем, за переписку с которым был посажен Солженицын. Виткевича, конечно, тоже репрессировали, и об этом не могло не знать областное КГБ. Однако, тогда все обошлось. Досталось Инне позже: выговорешник с занесением в личное партийное дело получила, когда расправлялись с Григом.

Шестьдесят первый запомнился еще историей с Марком Ревиным. Марк, тогда еще молодой человек, морской офицер, подполковник, подготовил к изданию сборник стихов. Все стихи шли через Никонова: себя товарищ Никонов считал тонким ценителем поэзии. Прочитав Марка, придрался к двум опусам. В одном была строфа: