Николай Удальцов - Модель
- Название:Модель
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Нобель Пресс
- Год:2013
- Город:Москва
- ISBN:978-5-518-42249-0
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Николай Удальцов - Модель краткое содержание
…В этой истории, распавшейся на несколько повествований, я буду говорить не о творчестве, а о мужчине и женщинах. Так что тот, кто увидит в этих историях рассказ о творчестве, поймет меня правильно… Конец каждого из этих рассказов был не вполне приятен и понятен для меня. Но так уж устроена жизнь, что для того, чтобы сделать конец иным, нужно снова начинать с самого начала…
Модель - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Да. Рабочие взяли власть, — согласился я с историческим фактом, — и власть оказалась у них в руках.
Только вот об одном рабочие не подумали.
— О чем?
— О том, кто будет их кормить?
— А разве буржуи кормили рабочих?
— А кто же еще?
Рабочие, не умеющие организовать производства, нанимаются к тем, кто это производство организовывать умеет и может платить рабочим за работу деньги — к буржуям.
— Но ведь люди же жили, — Энн смотрела меня глазами ребенка, у которого отбирают игрушку.
Хотя о том, что это очень плохая игрушка, она явно не догадывалась.
— Люди не жить не могут, — сказал я, — люди жили и при Сталине.
— Но ведь и сейчас много сталинистов.
И когда их спрашивают о том, что делать с нашими делами, они говорят, что Сталина на наших воров нет.
— Понимаешь, Энн, те, кому не нравится то, что российские чиновники воруют, но при этом говорят, что на чиновников не нашлось Сталина, ничего лучше, чем нынешняя жизнь, не заслуживают.
— Почему?
— Потому, что воры все-таки лучше убийц. — Я бы мог остановиться на этом, но меня прорвало:
— Ну, а к нынешним сталинистам у меня всего один вопрос.
— Какой?
— Расскажите о своих родителях.
— Зачем?
— Затем, чтобы знать — какие матери рожают таких уродов.
— Скажи, Петр, а как по-твоему, сейчас сталинизм может вернуться?
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что Сталин был великим преступником, а человеком мелким, и ему хватало своей страны.
Он не хранил денег на Западе.
А у нынешних… У них и внуки по-русски говорят уже не у всех.
— Почему?
— Потому что деды этих внуков прекрасно знают, что там, где они не правят, жить лучше.
Они о своих потомках заботятся.
И отлично понимают, что им, если они вернут сталинские порядки, цивилизованные страны не простят массового убийства своего народа.
Они бы, может быть, и хотели бы вернуть что-то вроде сталинизма, но мир не позволит.
— А чем сейчас лучше, чем при Сталине?
— Тем, что при Сталине не любить того, что происходит, было нельзя.
А сейчас — любую дрянь нелюбить можно.
— Как ты думаешь, а чиновники знают, что их не любят?
— Конечно, знают.
Но, для того, чтобы их ненавидели меньше, чиновники врут, что во всем мире чиновники такие же, и, значит, чиновники просто иными быть не могут.
Словно это не выбор их — стать ворами, а судьба такая — быть чиновниками.
— Но ведь людям при социализме было хорошо. — Кажется, Энн начинала понимать, что я вижу мир не таким, каким он представлялся ей, и отстаивала привычное ей, хотя бы потому, что привычное было ей понятным.
— Что такое на самом деле «хорошо» — люди просто не знали.
Мы жили той жизнью, потому что никакой другой жизни не видели, и думали, что хорошо — это то, что мы видели.
Запретив частную собственность, а значит, и личную инициативу, нас заставляли ходить строем и в ногу, запрещая думать о том, что люди по жизни строем не ходят. — Я понимал, что все то, что я говорю — просто слова. А девочка сталкивалась в своей жизни не со словами, а с самой жизнью, не полюбить которую у нее было достаточно поводов.
В то же время я не мог ей помочь полюбить происходившее, потому что сам это происходившее не полюбил.
Единственное, что мне оставалось — это помочь Энн происходившее понять.
Понять, почему счастье пока оказалось за пределами опыта россиян.
И если я взялся за это, то не имел права останавливаться.
Мне нужно было сделать невероятное: попытаться сложное сделать простым, а простое — понятным.
И утешало только одно: ничем иным все остальные люди не занимались нигде и никогда.
Я был не первым неисториком, взявшимся писать учебник по этой самой древней и самой молодой из наук.
Но я был первым, кто занимался этим не ради всех людей, а ради одного-единственного человека — то есть я занялся тем, чем должны были бы заниматься все историки и во все времена.
Вряд ли то, что слышала от меня Энн, было ей приятно, хотя бы потому, что то, что я говорил — ломало взгляды, бывшие ей привычными.
И она, конечно, была ребенком, но ребенком из тех детей, которые умеют не только плакать, когда слышат что-то неприятное им, но и слушать.
И здесь нам было сложно обоим.
Мне предстояло объяснить этой девочке, что жалеть о недавнем прошлом не нужно, потому что у этого прошлого не было будущего.
Но главное, что я должен был ей объяснить, это то, что социализм — это очень неинтересно…
…Как-то моя приятельница Маринка, раньше работавшая в Художественном Салоне-на-Киевской продавцом, а потом ставшая там же, за тем же прилавком, менеджером, сказала:
— Вот тебе, Петр, и капитализм.
Разве что-нибудь изменилось?
Люди-то — те же самые: кто раньше не понимал современного искусства, тот и сейчас не понимает. — И я в ответ не пошутил:
— Разница есть.
При социализме все, даже дураки, должны были быть одинаковыми.
— А при капитализме?
— При капитализме дураки имеют возможность быть разными…
…Однажды я разговаривал на тему «Сегодня», начав с «позавчера» и завершив в «послезавтра», со своей приятельницей, журналисткой Анастасией.
И Анастасия, дослушав меня, сказала:
— Тебе хорошо, Петька. Тебе все понятно.
— Мне понятно далеко не все.
— Неужели есть что-то, что непонятно тебе?
— Мне, например, непонятно, почему это понятно не всем.
— Вот тебя послушаешь, — сказала Анастасия, даже не помолчав, — и кажется, что нет никаких глупостей вроде сложностей.
— Наоборот, — улыбнулся я, — я стараюсь говорить так, чтобы не было никаких сложностей вроде глупостей.
— Почему?
— Потому что главная людская сложность — это глупость.
Разговор этот происходил на природе, где под легким ветерком ветви деревьев раскачивались над нашими головами, а лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву, располагали к эмоциям.
Анастасия и я загорали, лежа на надувных матрацах, и при этом она загорала топлес.
— Петька, вот ты рассуждаешь о демократических реформах, а сам на мою грудь смотришь.
Мне кажется, что мои голые сиськи тебя сейчас интересуют больше, чем демократия, — сказала Анастасия. И в ответ я пустился в уверения в том, что демократия меня интересует постоянно.
Не мог же я сказать ей правду.
Наверное, просто с годами начинаешь различать то, что именно сейчасно, а что может и подождать.
И еще начинаешь отличать значительное от никчемного — скажем: женскую красоту от постановлений Законодательного собрания…
— …При социализме мы были сильной страной… — сказала Энн; и я приостановил ее слова, слышанные мной от многих из тех, кто остался во вчерашнем дне:
— Мы были сильной страной; но у стран при социализме хватает сил только на то, чтобы быть сильными.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: