Колум Маккэнн - Танцовщик

особую известность Виктор приобрел шесть лет назад, после беспорядков на Шеридан-сквер, где его арестовали за хулиганство в голом виде — за голое хулиганство! — но зато ему подрочил рослый белобрысый фараон из шестого участка, так, во всяком случае, Виктор со смехом рассказывает в банях, барах и бардаках города

а он продолжает вышагивать по своей империи, отвешивая поклоны витринам, науку поклонов досконально преподал Виктору его добрый друг Руди Из-Нуриев, надо немного наклониться, изогнув дугой спину, широко повести рукой в небо, замереть на миг, улыбаясь, и идти дальше, переходя из солнца в тень, до угловой табачной лавки, где он глубоко затягивается косячком, которым делятся с ним миловидные пуэрториканские мальчики, и они по очереди начищают белой банданой туфли Виктора, пока он босиком входит в лавочку, чтобы сказать ее владельцу: «Дружище, того, кто тебя стриг, следует арестовать как серийного убийцу», его-то волосы столь гладки и густы, что светятся под неоном вывески, и он покупает пачку «Лаки Страйк» — «счастливый случай», так? — вся его жизнь — это вереница счастливых случаев, начавшихся на улицах Каракаса и приведших его туда, где разгорается заря нового мира, он начинал столяром, стал официантом, потом хастлером, потом маляром, потом, после Стоунволла [30] Имеются в виду беспорядки, начавшиеся в ночь на 28 июня 1969 года после полицейского рейда в нью-йоркском гей-баре «Стоунвилл-инн». Считается, что это спонтанное выступление стало началом массового движения за соблюдение прав представителей секс-меньшинств. , декоратором интерьеров — «О, я так вас снутри отдекорирую!» — работая ровно столько, сколько требуется, чтобы жить, как ему нравится, зная: чем меньше работаешь, тем больше получаешь, таково одно из простых правил Нью-Йорка, а за долгие годы Виктор вывел для себя кучу простых правил, и самое его любимое: будешь жить, ни в кого не влюбляясь, и тебя каждый полюбит, это один из великих законов любви и перепиха — бери что дают и быстро делай ноги и не оглядывайся, и потому даже пуэрториканские мальчики не могут удержать Виктора, разделив с ним на крылечке половину их косяка, он снова уходит, осеняя своей персоной следующую улицу, и следующую, его окликают, а он идет, пританцовывая, и торговцы дурью лезут в карманы подбористых желтых штанов за парой колес дорматила, бесплатных, говоря: «Виктор, дружище, скажи своим аристократишкам, где можно найти настоящее дерьмо», все они надеются провернуть вечерком дельце с Виктором, потому что дельце с Виктором стоит многого. Виктор может пригнать к твоему крыльцу целую ораву, и ты проснешься утром еще в подпитии — рядом твоя краля похрапывает, а под подушкой лежит пухлая пачка двадцаток, — и Виктор улыбается, и берет таблетки, произнося «Gracias» [31] Спасибо (исп.) . — одно из двух испанских слов, какие у него в ходу « gracias» и «cojones» [32] Яйца (исп.) . , оба он произносит в три протяжных слога, как будто пережевывая в этот миг детские воспоминания о Венесуэле: грязь, собаки, футбольные мячи, которые катятся к открытым люкам канализации

когда Виктору было восемь лет, неподалеку от Каракаса, в порту города Ла-Гуайра, утонула статуэтка Девы Марии, случившееся представлялось горожанам столь важным, что они упросили нырять за ней ловцов жемчуга — безрезультатно, горожане уверовали, что Дева объявится сама в год благодатности и изобилия, и потому, когда Виктора вытащили из воды задыхавшимся, прижимавшим к груди старое, осклизлое изваяние, его осыпали такими деньгами и подарками, что он смог вывезти мать и братьев в Америку, оставив, разумеется, четверть всех денег мастеру, который высек для него статуэтку, совершенную подделку и получается, что Виктор даже тогда знал: желание — это только ступенька, ведущая к другому желанию

и он устремляется дальше на запад, через Виллидж, мимо проститутки в облегающих шортах, крутящей бедрами так, точно тело у нее все на шарнирах, мимо лоботрясов в банданах, распродающих остатки футболок «Смерть Запада!», мимо нищих в инвалидных колясках, мимо черных хипстеров, подпирающих ограды Сент-Марк-плейс, мимо фермерских сынков, кайфующих, впервые хлебнув амфетамина, мимо всей пьяни и рвани Америки, и на Второй авеню роняет несколько монет в пластиковый стаканчик юной наркоманки, и та поднимает взгляд, чтобы сказать ему что она отродясь не видала более клевой рубашки, и Виктор бросает в стаканчик еще доллар, а затем огибает брызги, летящие от пожарного гидранта, и переходит Третью авеню, стекается по лестнице на Астор-плейс, перескакивая без какой-либо логики через две ступеньки, одну, две, три, машет билетеру в кабинке, перепрыгивает через турникет, билетер орет: «Мужик, чтоб тебя, за проезд заплати!» — а Виктор вступает в вагон, кивая пассажирам, улыбаясь, подмигивая, для него в городе нет одиночества, даже в подземке, где он ездит, не присаживаясь, не касаясь металлических стоек и ременных петель, расставив для устойчивости ноги пошире, словно готовясь к ночи, которая его ждет, спрыгивая с поезда Шестой ветки на Центральном, чтобы выкурить в Дубовом зале [33] Зал в отеле «Плаза», где расположен знаменитый бар, популярный среди нью-йоркской богемы, его интерьер появляется во множестве фильмов — от голливудской классики до современных комедий. четыре сигареты и выпить коктейль (водка, грейпфрутовый сок, два доллара чаевых бармену, «денежки круглые, значит, должны кататься»), а после пронизывает вокзал навстречу приливу жителей пригородов, увертываясь, виляя, и спускается по замусоренной лестнице в уборные Централки — для Виктора нет мест ни слишком хороших, ни слишком плохих, — воздух там пропитан влажным ароматом мочи. Виктор подает себя со спокойной сдержанностью, о которой он где-то прочитал, губы его сомкнуты, в пальцах поднятой повыше руки дымит сигарета, он проходит мимо прямоугольных зеркал, между которыми стоят рядком, будто закусочки на стойке бара, мужчины числом с десяток. Виктор кивает бледному юноше и чернокожему мужику, лица у обоих настороженные, нерешительные, кто его знает, может, он легавый или ненавистник педиков, а то и убийца, тут за последние годы многих порезали, но Виктор шарит в кармане, выдает каждому по колесу, они успокаиваются, улыбаются, проглатывают дорматил, все трое ныряют в кабинку и скоро уже хохочут, тискаются, целуются, сплетаются, расплетаются, а минут через двадцать Виктор выходит, ополаскивает лицо, шею, подмышки, другие мужчины смотрят, перешептываются о нем, завистливые и тоскующие среди зеркал, ибо тот, у кого отсосал Виктор, словно ходовую валюту получил, знак отличия, автограф, его в любой ночной клуб пускают — «Привет, я дружок Виктора Пареси», — но поищи там Виктора, нету его, он из тех, в ком нуждаются ровно потому, что они отсутствуют, он вечно бродит где-то еще, сердце еле бьется от гелия, все клапаны открыты, и его уносит куда-то, не дотянешься