Серж Чума - Вульгарность хризантем

Есть у меня пальто итальянское… цвета незабываемой ночи! Купил еще до свадьбы, а потом износил до дыр на нежно-фиолетовой подкладке… В амурном деле эта пижонская шинель — ядерное оружие! Экс-феминистки сдавались без боя…

Был, однако, и побочный эффект — «синяки» принимали меня за батюшку и лезли исповедоваться… Более того, ответственная сотрудница «дворца бракосочетаний», тщательно осмотрев пальто, чуть было не забраковала меня и фасон: «Девушка, этот, кажется, уже женился на прошлой неделе… Я проверю по списку». Эх, как говорится, «и за это, и за то я купил тебе пальто»! Прошвырнуться, что ли, в нем по Женеве? Пора выходить из любовно-патриотической депрессии…

Центр молчит, прислал пять кило минтая; а Р.Ч. изменил общему делу с женщиной. Видимо, дни великой России сочтены. Получили странную шифровку: «Россия спасется, если захочет. Бог». Центр еще в России?

Приехала Л.Ж… Вся такая элегантная, как Конвенция Монтрё о статусе черноморских проливов. Встретил; подарил розу и черновик «Тараканьих бегов»; организовал шекспировские чтения… Она сочинила критическое эссе «„Тараканьи бега“ как гимн женщине»… Жизнь продолжается, но в глазах Л.Ж. затаилась боязнь любви.

— Ба-анжур! — пропела с легким подмосковным акцентом статная молодуха в манто, бросавшем вызов женевской весне, и вошла в лифт.

— Простите, вы, случайно, не русская? — спросил, немного попятившись, галантный мужчина и окутал даму подчеркнуто «вирильным» ароматом одеколона, коньяка и табака.

— Да, русская, но я замужем, — грубовато ответила мадам и свысока посмотрела на джентльмена.

— Вот и прекрасно! Я тоже в некотором роде русский и чуть-чуть женат. Живу здесь с другом, — сказал он и протянул очаровательной брюнетке длинные пальцы, обезображенные маникюром. — Будем знакомы!

Дама не отреагировала, только понимающе улыбнулась.

— Какая прекрасная серая шубка! — прошептал мужчина, немного поразмыслив о женском естестве.

— Да, но она поначалу была совсем белой, — выпалила дамочка и смело уставилась на его влажные от волнения губы. — А к лету станет черной.

— Владимир, вернее, Вальдемар. Будем знакомы.

— Роксана, — представилась красавица, наконец-то пожав нежные мужские пальцы, и спросила номер его телефона.

Володя мгновенно догадался, что обретенное в лифте счастье так просто его не покинет.

Мужчина, значившийся мужем, оказался в далеком прошлом, когда через месяц после случайного знакомства русская пара лежала на пляже в Сен-Тропе под многообещающим солнцем Лазурного берега и пила «розе», мечтая, наверное, о настоящем. К западу от курортного местечка Фрежюс тянулись освященные детской мочой пляжи, на которых в то время отдыхало множество выпускников церковно-приходских школ и танковых училищ. Вальдемар их сторонился, очевидно, боясь оскорбить патриотические чувства соотечественников неуместной интеллигентностью и своим неизменно европейским прикидом.

Под средиземноморским зноем, как под ватным одеялом, цикады давили на уши; кактусы вульгарно цвели на римских развалинах; бриз не давал губам покоя; море было никакое — розово-голубое и почти по колено; устрицы — плоскими и тонкозадыми; шампанское — французским; яппи — зачуханными, а хиппи — на удивление причесанными и банальными. Обычная жизнь старомодных курортов… Казалось, что рецепта настоящей любви, увы, нет в провансальской кухне, а если ее и подают, то только по большим праздникам.

Романтика их отношений сразу бросалась в глаза, поскольку пара держала дистанцию и выглядела неестественно гармоничной. Он — гламурный, почти эфемерный манерный кавалер в очках и плавках. Отпетый красавец или, как говорят в приличном обществе, «асексуал»! Она — русская кокотка, «девица-краса», какой позавидовал бы первый состав любого среднеевропейского борделя. Поначалу Володю даже смущали раблезианские размеры ее прелестей, но впоследствии он стал ими гордиться.

Отдыхающие посматривали на их духовную обнаженность с нескрываемым восторгом и даже восхищением. Особый интерес к этой метафорической связи проявлял местный сумасшедший молодой человек. Каждый раз, маршируя по пляжу и бубня что-то сокровенное об идиотизме бытия, он приветствовал «голубок», корчил гримасы радости, восторженно хихикал и кричал: «Doudou а 40 ans!» Но кто такой Дуду и как его сорокалетие связано с отдыхом Роксаны и Вальдемара в Сен-Тропе, чокнутый не пояснял.

На пляже пара вела себя «культур-мультурно», преимущественно читала, разбавляя вино остроумной мыслью. Он изучал лимоновский секс-эпос, она восхищалась менструальной поэзией Цветаевой, получая почти физиологическое наслаждение. К тому же Володя, как лангедокский трувер, читал стихи собственного разлива и посвящал их Роксане Ивановне. Правда, он то и дело извинялся перед мифическим академическим институтом русского языка и литературы за излишнюю, как ему казалось, пафосность слога:

Осоловев от женевской серости и внимания мужчин с лицами добровольных вдов, тех самых «асексуалов», Вова самозабвенно отдыхал в компании развязно-кокетливой музы, морочившей ему голову уже несколько недель и многозначительно величавшей его то «зайчиком», то «свежепойманной зайчатиной», а также «последним из зайчат», «зайцем без головы» и «зайчиком в тигровой шкуре». Он же в ответ, почувствовав себя мужчиной во всех отношениях, благодарно называл подругу «рыбкой с ослепительной улыбкой», соображая, что помимо загадки у Роксаны есть и отгадка, а также подсказка, состоявшая в ее упорном нежелании нарушить наконец голимый романтизм их дружбы. Каждый чертов вечер они нежно расставались, сюсюкались, но почти язвительно желали друг другу спокойной ночи, чтобы утром встретиться вновь и без особых причин продолжить пляжный псевдороман под техноритмы цикад и гогот сумасшедшего.

Поначалу Володенька даже увлекся этой игрой на нервах и помогал как мог Роксане Ивановне в написании этого бессюжетного романа, так резво закрутившегося в лифте женевской конторы. Но не всякий джентльмен перетерпит четыре недели целомудренных поцелуев, и Володя решил действовать жестко, почти «брутально», по-мужски. Созрел план, поражающий новизной: пляж, вино, форсаж, абордаж и… сладкое похмелье.

Первые три пункта он реализовал без видимого сопротивления красотки, но потом гусарскую тактику пришлось корректировать прямо на поле боя в номере гостиницы под вывеской «Сердце Прованса». Роксана ему откровенно не доверяла; непринужденно отводила фронтальные атаки кавалера одним движением руки; на ласки отвечала скупо, без огонька и все твердила: «Вальдемар, уймись, зайчик». Тот не унимался и решил взять крепость целомудрия на измор, подавить ее психологически, одурманить шармом, иначе говоря, дополнить первоначальный план пунктом «эпатаж»…