Дженнифер Доннелли - Революция

Это была неожиданная мысль. Я задумалась, затем спросила:

— А если я не соглашусь?

— Тогда отправишься в тюрьму. Четыре стражника видели, как ты украла мой кошелек. Я же обещал тебе Сент-Пелажи, помнишь?

— Это было обещание? — хмыкнула я. — Прозвучало как угроза.

— Мне нет надобности угрожать, — улыбнулся герцог.

И тогда во мне расцвел черный страх. Я не хотела шпионить, не хотела становиться осведомителем герцога. Меня беспокоило, что мои доносы могут повредить Луи-Шарлю и его семье. Но этому беспокойству противостояли другие побуждения, далеко не столь благородные, и герцог разглядел их — и раздул из них пламя.

Наверное, он увидел, как моя едва проснувшаяся совесть пытается перебороть мое вечно голодное тщеславие, — и поспешил положить конец этой борьбе.

— Послушай меня, воробушек, — сказал он. — Я не желаю Людовику зла. Он мой кузен, мы одной крови. Я хочу всего лишь помочь ему, а для этого мне нужны твои донесения. Если ты сообщишь, что испанский посол прислал королеве гобелен или игрушек для дофина, я буду знать, что есть надежда на помощь Испании. Неужели ты не видишь, что творится вокруг? Знать и духовенство уже потеряли былую власть. И революционеры на этом не остановятся. Дальше они свергнут короля. Да, самого короля!

Мне так хотелось верить ему. Верить, что его намерения чисты. И мои тоже.

— Но ведь народ снова любит его величество, — возразила я, испытывая его. — Прошлой зимой он выступал перед Ассамблеей. Он поклялся защищать свободу и признал конституцию. И на Фестивале единства в июле он клялся поддерживать декреты Ассамблеи. Это слышал весь Париж.

— Однако не весь Париж ему поверил, — ответил герцог. — Клятвы, что застревали у него в горле, убедили мадам Ролан. Убедили Демулена и Дантона. Но не Робеспьера. Он опасный человек, этот Робеспьер. Он будет отстаивать свои интересы любой ценой. Король в большой опасности. Поэтому ты должна сослужить эту службу. Помоги мне спасти короля и его семью. Возможно, мы еще успеем предотвратить катастрофу.

Я все еще колебалась.

— Вам безразлична судьба королевской семьи, — сказала я. — Вы хотите использовать мою любовь к Луи-Шарлю в своих целях. Каковы бы они ни были.

Как он смеялся!

— Ах, воробушек, убеждай себя в чем угодно, раз не желаешь видеть правду.

— И в чем же, позвольте узнать, заключается правда?

— Она в том, что я собираюсь воспользоваться твоей любовью, да. Но лишь твоей любовью к самой себе.

14 мая 1795

Я зашла к родным сообщить, что уезжаю. Что поступила на службу к герцогу Орлеанскому. Сказала, что это актерская работа. Если подумать, так оно и было.

— Милая моя, он же тебя погубит! — запричитала бабушка.

— Мама, брось, — отмахнулся дядя. — Какой мужик на нее позарится? Тоже мне нимфа! Да пускай он ее забирает, так и ей лучше, и нам. Иначе куда ее девать? Замуж не отдашь, у нас и приданого-то нет.

Я окинула их взглядом: тощих братьев, измученную мать. Конечно, я их любила. Ноу меня был свой голод. А у них свой.

Герцог поселил меня в чердачной комнатке высоко над собственными апартаментами и выдал мне денег на личные расходы. Я почти все их оставила матери. Поцеловала ее на прощанье и ушла. Несколько месяцев спустя я узнала, что бабушка умерла, а мой отец поставил спектакль, который высмеивал нового диктатора Робеспьера. Тут же был подписан приказ о его аресте, и вся семья бежала в Лондон.

Это последнее, что я слышала о своей родне.

Я смотрю в окно на огоньки домов напротив, и тут звонит телефон. Капли дождя сползают по чистому стеклу, и огоньки играют в них миллионом бликов. Если бы этот дождь мог просто взять и смыть все ошибки. Все неверные решения. Вину и горе. Мои, и Алекс, и всего мира.

— Спой мне, — говорю я в трубку. — Спой ту, которая про Сакре-Кёр. Она такая красивая.

— Не могу, Анди. У меня сегодня аншлаг. В городе одновременно целых три конференции, я выехал на дежурство в четыре — и с тех пор ни минуты без клиента. Только что в мою колымагу упаковалось четыре пассажира. И всюду жуткие пробки. Так что спеть не выйдет, но есть идея получше. Готовь шмотки.

— Что?..

— Приготовь шмотки заранее, чтобы не шариться потом в темноте. Ложись спать, но положи телефон рядом с подушкой. И переключи звонок на вибрацию, а то всех перебудишь.

— Зачем это?

Виржиль чертыхается, но не в мой адрес. В трубке слышно, как его диспетчер кричит и сыплет проклятьями.

— Просто сделай, что я сказал, ладно?

— Все страньше и страньше.

— А петь колыбельные по телефону не странно? С тех пор как мы познакомились, все пошло как-то странно. Спи, Анди. Скоро увидимся.

Телефон жужжит и вибрирует у моей щеки, как огромный мерзкий жук.

— Да? — подрываюсь я.

— Анди, я тут. Ты готова? Спускайся.

— Виржиль?.. — Я щурюсь на часы. — Полпятого утра!

— Я в курсе. Давай скорее, я отключаюсь и жду тебя внизу.

Он не оставляет мне возможности отвертеться. Я несколько секунд гляжу в потолок, дожидаясь, когда проснется мозг, затем вылезаю из постели и натягиваю одежду. По дороге в ванную стараюсь издавать как можно меньше шума, чтобы не разбудить отца. Так и представляю себе этот диалог: «Ой, пап! Что, полпятого? Серьезно? Ну надо же. Куда я собралась? Да так, погулять. С кем? А, ты его не знаешь. Мы только что познакомились. Куда пойдем? Отличный вопрос! Понятия не имею куда».

Я тихо приоткрываю дверь ванной, крадусь по коридору и через гостиную, затем спускаюсь по лестнице. Во дворе холодно и темно, я едва разбираю дорогу. Наконец я на улице. Дурдом. Вдруг он не приехал, вдруг просто разыграл меня?

Он приехал. Его побитая хрипло кашляющая тачка выглядит еще более помятой, чем в прошлый раз. Он улыбается, увидев меня, и открывает дверцу. Я тоже улыбаюсь. В машине играет «Marry Me» Энни Кларк с моего айпода. Обожаю этот альбом.

— Ну, привет, — говорю я.

— Привет, — отвечает он и целует меня в обе щеки.

Я пристегиваюсь, и он жмет на газ. Мы едем по пустынной улице. В подставках — два бумажных стаканчика с кофе.

— Я подумал, тебе не помешает. Угощайся.

Я беру один из стаканчиков. Кофе черный, без сахара, как я люблю. Он горячий и крепкий, и я быстро согреваюсь.

— Как твоя смена? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Даже не спрашивай.

— Ясно, скучать не пришлось. Так что, ты скажешь, куда мы едем?

— А как же.

— Ну серьезно?

— Скоро ты увидишь самое красивое место в Париже, — отвечает он уклончиво.

— Вау, — говорю я. — Обожаю это место!

Он смеется, а я решаю больше не мучить его вопросами. Откидываюсь на сиденье, пью кофе и слушаю. Нет травы зеленее, чем на нашей земле, поет Энни Кларк.

— Как спалось? — спрашивает Виржиль.