Дженнифер Доннелли - Революция

— Рожей не вышла, — сказал Одино помощнику, не обращая внимания на то, что я стою рядом и все слышу. — И бюста нет.

Мне хотелось его задушить.

— Зато как играет, — возразил его помощник. — Сколько чувства!

— Зрители к нам ходят не затем, чтоб любоваться плоскогрудыми простушками. Они платят за красоток! — ответил Одино и, снисходительно улыбнувшись мне, крикнул в зал: — Следующая!

Герцог же сулил мне совсем иную судьбу. Он обещал, что через год-другой после революции, когда прекратится хаос, а король вернется в Версаль, мои мечты сбудутся. Представьте: однажды я получаю приглашение от «Комеди Франсез». Оно адресовано Александру Паради, поскольку Александрины больше не существует. Никто не оплакивает ее пропажу, особенно я, ибо Александр — хорошенький юноша, в отличие от Александрины, которая красавицей не была. Поначалу мне дают небольшие роли — слуг, солдат, шутов и гробовщиков. Затем я играю Керубино в «Фигаро», и меня замечают критики. Герцог лично об этом позаботился. Далее мне доверяют шекспировского Тибальта. Затем Клаудио. Затем Фердинанда. Затем Дамиса в «Тартюфе». Затем Родриго из «Сида». И вот я уже стою на сцене в ослепительном свете рампы, и аплодисменты омывают меня волнами за моего Ромео. Зрители хлопают, топают, кричат — это неподкупное восхищение. В оркестровой яме кого-то задавили в толкучке, женщины в партере падают в обморок. На следующий день некий критик пишет, что естественность моей игры бросает вызов самому великому Тальма. Другой утверждает, что моему таланту не было равных за всю историю театра. Третий называет меня юным богом.

На дворе лютует декабрь, но в моей уборной всегда живые цветы. Мне приносят пирожные и вино, дарят дорогие перстни. Мужчины и женщины толпятся в дверях, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как я снимаю грим с лица. Они суют мне деньги, стараясь при этом будто случайно коснуться меня губами. Дамы желают за меня замуж и просто желают меня, так что приходится нанимать проходимца Бенуа для защиты от их посягательств. Он сидит в кресле, закинув ногу на подлокотник. Мы притворяемся вспыльчивой парочкой мужеложцев и приплачиваем слугам, чтобы те распускали слухи про то, как мы вечно бранимся и блудодействуем. И вот я, так долго прозябавшая в голоде и холоде, наслаждаюсь лучшими яствами и сплю на пуховых перинах.

Когда-то я хотела жить праведно. Старалась быть набожной. Но я так устала от того, что меня не слышат.

Можно рыдать в самые уши Господа про свое горе. Взывать к небесам, рвать на себе рубашку, или волосы, или кожу, можно даже выколоть себе глаза или вырезать сердце из груди — но что ты услышишь от Него в ответ? Тишину. Безразличие. Однако стоит встать перед афишей и вздохнуть с досадой, что на ней не твое имя, как дьявол собственной персоной подхватит тебя под руку и предложит сочувствие и совет.

Вот почему я согласилась. Почему я служила ему. Почему осталась у него.

Потому что Господь нас любит, но дьявол принимает в нас участие.

13 мая 1795

Королева меня не узнала. Я тоже едва узнала ее. С нашей последней встречи минул один год, но она состарилась на целых двадцать. Светлые волосы побелели, лицо осунулось, а вокруг глаз появились глубокие морщины.

Управляющий Тюильри привел меня в покои eé величества. Он сообщил ей, что к дофину приставлен новый паж. Королева взглянула на него с отвращением и спросила, из какой я семьи. Он ответил, что во мне течет добрая республиканская кровь, что я наизусть знаю права и обязанности гражданина, — и на этом удалился.

— Ваше величество, это я, Алекс, — прошептала я, едва он затворил за собою дверь.

Она посмотрела на меня внимательнее, изменилась в лице — и наконец улыбнулась. Я сказала, что многократно пыталась увидеться с Луи-Шарлем, но меня всякий раз прогоняли. Однако я не сдавалась и вот — нашла способ проникнуть во дворец.

Сказала то, что мне было велено.

Королева позвала Луи-Шарля, и он сразу меня узнал — подбежал, поцеловал и повис на шее. Я подхватила его, и крепко обняла, и закружилась с ним по комнате. Королева смеялась от счастья, глядя на нас. Потому что его радость — это ее радость.

С того момента мы с ним были неразлучны. Я выполняла обязанности пажа: помогала Луи-Шарлю проснуться и одеться утром, прислуживала ему за столом и убиралась в его покоях. Но чаще всего я ему пела, рассказывала сказки, играла с ним, как и прежде, в Версале. Он устал от одиночества и был счастлив, что я снова рядом.

— Алекс, я тебя люблю, — произнес он однажды, когда мы играли в оловянных солдатиков. — Никогда больше не покидай меня.

— Я тоже вас люблю, Луи-Шарль, — ответила я. — И никогда больше не покину. Обещаю.

Я держала свое обещание, поскольку и впрямь любила его. Почти два года я проводила с дофином каждую минуту. Пока его у меня не забрали. Но даже тогда я не покинула его. И теперь уже не покину.

Во дворец я попала стараниями герцога Орлеанского. Он подкупил управляющего Тюильри. Сказал, что я его бастард и что он хочет помочь мне выбиться в люди. Он уверил управляющего, что я надежный республиканец и якобинец.

Я стала глазами и ушами герцога во дворце. Проникала туда, куда ему вход был заказан, поскольку, поддержав Революцию, он попал в немилость к королю. От меня требовалось докладывать обо всем, что я разведаю. Что делал король? Кого принимал? Кому писала королева? Кто обучает дофина? Кто присылает ему подарки? Париж бурлил слухами о контрреволюции, об интригах иноземцев, о заговоре по освобождению короля.

Так я превратилась в шпионку герцога.

В тот вечер, когда он впервые привел меня к себе, я спросила:

— Почему я? Почему вы не наймете мальчишку делать мужскую работу?

— Я нанимал мальчишек, — ответил он. — Трижды. Первый был конюхом и обрюхатил служанку. Другой был трубочистом, но сбежал в армию, потому что желал щеголять в форме. Третий был поваром и погиб в пьяной драке. Мне же нужен мальчишка, который думает головой, а не тем, что у него в штанах. Только где такого взять? Вот и приходится создавать своими руками.

Он давно держал меня на примете. Наблюдал, как я нянчусь с Луи-Шарлем в Версале. Как играю Гамлета и Ромео в Пале. Я сама, сама подала ему эту идею.

— Сыграй для меня роль, — сказал он. — Сыграешь хорошо — и я открою тебе путь на сцену, как только станешь мне не нужна. Будешь примой в «Гранд-Опера».

Но я была не так наивна, как он полагал.

— Мне никогда не играть на парижской сцене, — ответила я, — и вы прекрасно это знаете. Я недостаточно хороша собой, чтобы мне дали Джульетту или Ифигению. И я слишком талантлива, чтобы играть служанок.

— Так играй Ромео! Бенедикта! Филинта! Разве ты не проделывала это сотни раз, ночью, в Пале-Рояле?