Дженнифер Доннелли - Революция

И тут, обмирая от страха, я вспомнила про украденный со стола нож. Выхватив его из рукава, я развернулась на стуле и прижала нож к горлу герцога.

Осторожно, медленно он отвел мою руку и забрал нож. Затем поднял меня из-за стола и ударил. В глазах у меня потемнело, я упала навзничь. Его белоснежные руки оказались не слабее, чем у мясника. Он подобрал меня и потащил к зеркальной стене. Нож все еще блестел в его руке.

Я зажмурилась. Мне было так страшно, что я не могла даже кричать. Шлюхи из Пале шептали, что у герцога извращенный вкус, и я понимала, что мне придется нелегко. Он вдруг резко потянул меня за волосы. И что-то оборвалось. Пропало навсегда. Кажется, моя жизнь.

Еще миг — и я снова открыла глаза, но не увидела крови. Он перерезал не мою глотку, а мои волосы. Мои каштановые кудри, только что спадавшие до спины, теперь едва касались плеч. Он оторвал кружевную ленту от своей манжеты и стянул ею то, что осталось от моих локонов.

Потом он расстегнул пуговицы на моей обтрепанной жилетке и сдернул ее с моих плеч вместе с разодранной рубашкой. На мне остались лишь грязные залатанные штаны до колен. Он велел их снять и оттолкнул все ногой в угол.

Я стояла нагая перед зеркалом, чувствуя себя беззащитной, ожидая, что он начнет хватать меня своими грубыми руками. Но вместо этого он окатил меня холодной водой из серебряного кувшина. Я вскрикнула и заморгала. Вода капала с моих волос, с подбородка, стекала с плеч. Он поставил кувшин на стол, намочил салфетку и тер ею мои лицо и шею, пока салфетка не почернела от грязи.

Покончив с этим, герцог достал из шкафа узкую полоску ткани и туго обмотал ее вокруг моей груди, отчего мои и без того маленькие груди стали совсем незаметными. Затем он протянул мне белую рубашку из батиста, шерстяные чулки, нанковые бриджи и голубой жилет с серебряными пуговицами.

Пока я одевалась, он подлил себё вина, прошелся вокруг меня, любуясь делом рук своих, и, видимо, остался доволен. Затем он обмакнул большой палец в вино, нарисовал крест у меня на лбу и с усмешкой произнес:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti [40] Во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.). .

И тогда я наконец поняла, и мне стало еще страшнее.

Той ночью меня ждала не смерть. Смерть была бы милостью.

Меня ждало перерождение.

— Извинить…

Я поднимаю взгляд и вижу пару глаз цвета полуночи. На мгновение меня охватывает ужас. Я не понимаю, где я и кто я.

— Мадемуазель… пожалуйста, извинить… Очередь… она двигаться, — произносит человек с итальянским акцентом.

— Ах да! Двигаться. Простите.

Семейка Готовых-Ко-Всему маячит далеко впереди. Я убираю дневник обратно в рюкзак и догоняю их.

Зачем герцог Орлеанский сделал из Алекс мальчишку? К чему он ее готовит, в сравнении с чем смерть кажется ей милостью? Но я не могу сейчас читать дальше: прямо передо мной — вход в катакомбы.

Табличка у двери гласит, что билет стоит столько-то, что придется много ходить и что посещение катакомб не рекомендуется детям дошкольного возраста и людям с нестабильной психикой.

Я протягиваю деньги неулыбчивой кассирше, прохожу мимо охранника и спускаюсь по винтовой каменной лестнице.

Ниже, еще ниже, в холодный сырой полумрак.

— Дантов ад, — шутит мужчина передо мной. — Сейчас будет первый круг.

Кто-то отзывается;

— Не, первый — это Лувр.

Все смеются. В этих стенах смех кажется слишком громким.

Мы одолеваем восемьдесят с лишним крутых ступеней и спускаемся в галерею, стены которой увешаны информационными стендами. Я обхожу их, читаю историю. Оказывается, под Парижем уйма заброшенных туннелей — в смысле не десяток-другой, а триста километров.

В этих каменоломнях добывали гипс и известняк со времен римлян и вплоть до девятнадцатого века, поэтому тут образовалась необъятная сеть туннелей и пещер, Париж снизу испещрен ими, словно сыр. Здесь нет небоскребов — они бы просто провалились. Большинство туннелей в аварийном состоянии и закрыты для посетителей. Так называемый оссуарий, куда я сейчас направляюсь, — это подземный некрополь, который занимает целый квартал в полмили длиной и находится под Четырнадцатым округом. Там хранятся останки около шести миллионов человек.

Шесть миллионов!..

Я прохожу дальше по галерее и читаю про некоторых покойников, предположительно захороненных здесь. Сестра короля, мадам Елизавета. Мадам де Помпадур, любовница Людовика XV. Робеспьер и Дантон. Писатель Рабле и актер Скарамуш. Похоже, по ночам здесь можно подслушать интересные беседы.

Читаю дальше. После свержения Робеспьера началось противостояние якобинцам, которых он возглавлял. Это было время «Белого террора» — пережившие тирана молодые аристократы избивали якобинцев прямо на улицах. Еще они устраивали так называемые «Балы жертв» — для тех, у кого кто-то из родных погиб на гильотине. Участники обрезали себе волосы — коротко, как у приговоренных, — и повязывали вокруг шеи алые ленты — как символ пролитой крови. Иногда эти балы устраивались прямо здесь, в катакомбах.

Я читаю дальше, надеясь отыскать что-нибудь про людей, скрывавшихся в подземных коридорах во время Революции. Вдруг — ну вдруг! — найдется хоть строчка про безумную девицу, которая одевалась как мальчишка, запускала фейерверки и вела дневник? Но ничего не находится.

Галерея заканчивается. Табличка на стене указывает путь к оссуарию и предупреждает, что в случае отключения электричества загорится аварийный свет, и тогда, чтобы добраться до выхода, нужно держаться черной полосы на потолке.

Вслед за пожилой парой, стайкой подростков и американцами из очереди я ступаю в бывшую каменоломню — коридор с низкими сводами. Здесь холодно и приходится идти согнувшись. Еще несколько метров — и мы в галерее Пор-Маон. Один рабочий, служивший раньше в армии Людовика XV, высек здесь из камня копию крепости, где он сидел в заточении. Я прохожу мимо колодца с прозрачной водой и наконец вижу вход в оссуарий.

Простенки по обе стороны от входа выкрашены черной и белой краской. Наверху надпись: «Остановись! Здесь царство смерти». Мне вдруг страшно хочется на волю. Промчаться сквозь галерею, вверх по лестнице — и скорее на свет. Но я заставляю себя успокоиться, потому что для меня важно побывать там, где была Алекс. Я вхожу внутрь.

Кости.

Целые стены из человеческих останков.

Это зрелище заставляет меня замереть на месте. Груды черепов. Груды бедренных костей. Некоторые сложены аккуратно, другие составлены в узоры — линии, ромбы, кресты, цветы. Словно я попала в подвал серийного убийцы, увлеченного дизайном интерьеров.

Люди, вошедшие вместе со мной и еще недавно отпускавшие шуточки, теперь притихли. Одни рассматривают все вокруг с благоговейным трепетом. Другим здесь тяжело, они хотят поскорее выбраться. Кто-то всхлипывает. Семейство Готовых-Ко-Всему далеко не ко всему оказалось готово: мать заметно подавлена зрелищем. Видно, микрофибра защищает от пота, но не от смерти.