Дженнифер Доннелли - Революция

Скорее бы Виржиль вернулся. Я озираюсь, но его нигде не видно. Я собираю его вещи заодно со своими, чтобы мы могли поскорее уйти. Кладу его гитару в чехол, а карту в свой рюкзак. Потом смотрю на часы. Цифры расплываются. Это путает. Наконец мне удается сфокусироваться на циферблате — оказывается, уже почти полночь. Мимо проходит Константин. Я собираюсь спросить у него, где Виржиль, но тут на мое плечо ложится чья-то рука.

Это не Виржиль.

Это красавец гот, который стоял в стороне. Он смотрит на меня, и чувство, что я его откуда-то знаю, все крепнет. У него темные глаза и густые волосы, собранные в хвост. Его широкоскулое напудренное лицо кажется мертвенно-бледным. На губах красная помада, на щеке нарисована мушка. Он одет в прикольные штаны до колен и белую рубашку с распахнутым воротом и воланами вместо манжет, а поверх — что-то вроде длинного шелкового жилета. И красная лента вокруг шеи. Все вместе выглядит ужасно странно.

— Скажите, что это за музыка? — спрашивает он, кивая на айпод.

— Без понятия. Какой-то хаус, — отвечаю я.

— А что за устройство издает звуки?

— Ну как… обычный айпод.

— Ничего подобного прежде не видел.

— Серьезно? Даже не знаю, что сказать. Может, новая модель, — отвечаю я.

Он садится рядом и проводит рукой по чехлу моей гитары.

— Я получил истинное удовольствие от вашей игры, — говорит он. — У вашего инструмента восхитительное звучание. Как зовут мастера?

— Гибсон…

— Позволите взглянуть?..

Я достаю гитару из чехла и протягиваю ему. Он с любопытством вертит ее в руках.

— Корпус гораздо крупнее, чем принято, — комментирует он. — Вероятно, Италия?..

— Чувак! — Я закатываю глаза. — Говорю же — Гибсон. Это Америка.

Его придурковатая манера разговаривать начинает меня раздражать.

— Америка… — удивляется он. — Не знал, что там есть гитарные мастера. Похоже, это не такой уж варварский край.

— Да уж. Так чего, сыграешь или просто будешь смотреть?

Он кивает и начинает играть что-то из Люлли. Я едва слышу его поверх грохочущей из колонок музыки, но то, что удается разобрать, — замечательно. Даже виртуозно.

— Достойный инструмент, — резюмирует он, убирая гитару назад в чехол. — Я, знаете ли, сам пишу музыку, — добавляет он и тут же поправляется: — Раньше писал.

Он замечает красную ленту на моей шее, и глаза его загораются.

— Так вы из нашего круга? — спрашивает он. — Не помню, чтобы мы с вами встречались на балу вдовы Богарне… да и на других балах тоже. Но, возможно, я знаю кого-то из вашей семьи?..

— Да какая разница? — не понимаю я.

У меня начинает кружиться голова. Вино было ошибкой. Большой ошибкой. Где же Виржиль? Скорее бы уйти.

— Будьте спокойны. Я сохраню ваш секрет. Мои друзья — видите их? Стефан, Франсуа, Анри… Они все едва спаслись, — продолжает гот и дотрагивается до моей ленты. — Вы носите красную ленту, как и мы, — он кивает в сторону своих друзей. — Мы все одинаково пострадали. Позвольте спросить, кого потеряли вы?

Я сжимаю в руке ключик Трумена. Откуда он знает, что я кого-то потеряла?

— Брата, — отвечаю я.

Он кивает. Его взгляд печален.

— Мои соболезнования, месье, — говорит он.

Месье? Он что, решил, что я парень? Что за бред. Я собираюсь сообщить ему, что он ошибся, но тут он спрашивает:

— А кто остальные гости? На этом балу жертв я никого не узнаю.

Бал жертв? Все, что до сих пор казалось мне в его словах странным, становится вообще непостижимым. Я читала про балы жертв, когда прошлый раз спускалась в катакомбы: после свержения Робеспьера на таких балах собирались дворяне, потерявшие кого-то из родных во время Террора.

— У вас что, историческая реконструкция? — спрашиваю я. — Такой школьный проект или что-то в этом духе?

Он непонимающе смотрит на меня и собирается уже ответить, но тут чей-то голос кричит:

— Шухер! Копы!

Все орут, чертыхаются, спешно прячут наркотики и бросаются врассыпную, опрокидывая свечки. Пока я пытаюсь сориентироваться, через меня кто-то перепрыгивает, и чей-то рюкзак бьет меня по голове. Мимо проносятся два катафила, сверкая налобными фонариками.

Я подскакиваю, хватаю рюкзак и гитару. В меня тут же врезается какая-то девчонка, и я чуть не падаю. Нужно убираться, но я не понимаю, куда бежать.

— Виржиль! — кричу я.

— Анди! Ты где?

— Я здесь! Здесь!

Но я не вижу его. У меня снова кружится голова, на этот раз сильно, до тошноты — кажется, меня вот-вот вырвет. Голос полицейского орет в мегафон:

— Всем оставаться на местах, сохраняйте спокойствие!

Гот хватает меня за руку.

— Оставь его! — кричит ему кто-то.

— Ни в коем случае, это один из нас, — отвечает он и оборачивается ко мне. — Идемте! Скорее, нас не должны здесь видеть!

Он тащит меня в какой-то туннель. Но мне нужно найти Виржиля. Я вырываюсь и зову:

— Виржиль, ты где?

Кругом темно. Единственные источники света — фонари полицейских. Они расплываются в моих глазах, а в ушах теперь пульсирует какой-то гул. Я вспоминаю про свой фонарик, нахожу его в рюкзаке и включаю. Луч падает на копа, который тут же направляется в мою сторону.

Я совершенно не хочу звонить отцу из полицейского участка, особенно в таком состоянии, так что я пускаюсь наутек. Фонарик высвечивает вход в туннель. Меня мутит, ноги заплетаются, каждый шаг стоит мне невероятных усилий. Туннель раздваивается. Я сворачиваю влево. За мной раздаются голоса полицейских. Еще раз влево. Я бегу спотыкаясь, чуть не падая. Через несколько секунд впереди мерцает тусклый свет и маячит белое пятно. Чья-то рубашка? Очень надеюсь, что это готы, от которых я отстала.

Я кричу и бегу к ним, но тут же спотыкаюсь и растягиваюсь на земле. По щеке течет что-то теплое. Голова кружится так, будто я уже отдаю концы. Зажмурившись, я жду, чтобы головокружение прекратилось. Перевожу дух и открываю глаза.

Никогда в жизни я не видела такого беспроглядного мрака и не слышала такой оглушительной тишины.

Еще секунду я гадаю: сплю я, потеряла сознание или уже умерла? Однако в любом из этих вариантов у меня бы не раскалывалась голова. Значит, жива. Но нахожусь где-то в недрах земли под Парижем, в окружении нескольких миллионов мертвецов, — и безнадежно заблудилась.

Я встаю на четвереньки и пытаюсь нашарить на земле фонарик, но под пальцами только грязь и кости. Когда я наконец его нахожу, чуть не плачу от радости. Он выключился, но я встряхиваю его, и он загорается вновь. Я поднимаю гитару и отправляюсь искать готов: без них мне отсюда не выбраться. Надеюсь, что туннель впереди больше не будет раздваиваться и я не заблужусь окончательно. Через несколько минут я различаю силуэты далеко впереди. Они движутся очень медленно;