Дженнифер Доннелли - Революция

Однако то, что я вижу, заглянув в подвал, меня снова огорчает. Здесь мясо хранится на леднике, а яйца — в корзине. Молоко в кувшинах, а не в тетрапаках. Куриные тушки подвешены к потолку. Это по-прежнему восемнадцатый век. Я слышу шаги и голоса и спешу вернуться в катакомбы.

Какое-то время я двигаюсь по туннелю под рекой. Холодная мутная вода доходит до щиколоток, потом поднимается до колен. Сверху тоже капает. Я иду медленно, ощупывая ногой пол перед каждым шагом — проверяю, нет ли впереди колодца. Ближе к левому берегу уклон меняется, вода постепенно отступает. Но она все такая же мутная, поэтому я замечаю мертвеца, лишь споткнувшись о его ногу.

Вскрикнув, я хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Спустя пару минут, когда сердце перестает бешено колотиться, я присматриваюсь. Это прислоненный к стене труп мужчины, он полулежит наполовину в воде. Вряд ли его смерть — дело рук Робеспьера, раз голова у него по-прежнему на плечах. Рядом валяется выпавший из его руки фонарь. Должно быть, бедняга заблудился, а когда свечка догорела или кончился китовый жир — или чем они тут пользуются, — не смог найти дорогу назад, сошел с ума и умер в темноте и одиночестве, рыдая и цепляясь пальцами за стены.

И меня может ждать та же участь. Если я споткнусь и потеряю фонарик, например. Если в нем сядет батарейка. Если я свалюсь в колодец.

Больше всего мне хочется повернуть назад. Но я не поворачиваю. С каждым шагом Пляж становится ближе. Если я сдамся сейчас, то потом все равно придется снова проделывать этот же путь, только заряда в батарейке останется еще меньше. Так что я продолжаю двигаться вперед, и спустя несколько минут с потолка перестает капать. Я сверяюсь с картой и вижу, что пересекла реку. Осталось пройти еще столько же.

Следующий ориентир — церковь Сен-Жермен. Если верить карте, туннель под ней растраивается. Одно ответвление ведет на запад, к Седьмому округу, другое на восток, к Шестому. А средний ход, куда мне нужно, ведет на юг, к Четырнадцатому.

Спустя почти час добираюсь до распутья. Я узнаю его по табличке с надписью «Сен-Жермен» на железной двери. Значит, иду правильно. Еще немного — и Пляж. Я делаю перерыв, съедаю прихваченный с собой хлеб и продолжаю путь. Судя по карте, разветвление совсем близко. Я прибавляю шаг, ожидая вот-вот увидеть три туннеля, но вместо этого упираюсь в глухую стену.

— Вот те на, — произношу я.

Я свечу на стену фонариком. На ней что-то нацарапано: справа слово «Пантеон» и стрелка, указывающая на восток. А слева — «Дом инвалидов» и стрелка на запад. Я стою у той самой развилки, почему же туннелей всего два? Может, я неправильно прочитала карту? Я всматриваюсь в нее и повторяю пальцем свой маршрут до Сен-Жермен, но тут вспоминаю, что туннель под церковью Марии Магдалины должен быть засыпан — а он открыт.

Ну конечно. С картой все в порядке, и я правильно ее прочитала. Только она нарисована в двадцать первом веке, а я нахожусь в восемнадцатом, и некоторых туннелей — включая тот, что мне сейчас нужен позарез, — еще нет.

Все, больше не могу. Я злюсь, реву, пинаю ногами стены.

— Почему? — ору я в пустоту. — Почему?!

Почему я здесь? Почему я не могу выйти из этого чертова трипа? Не бывает у таблеток такого продолжительного действия. И вряд ли это игра сознания, погруженного в транс. Ну, сколько держатся глюки такой силы? Несколько часов максимум. И это не может быть какая-нибудь шизофрения, потому что с логикой мышления и поступков у меня порядок. Я же сумела найти деньги и кров, купить еду. Отыскала путь в катакомбы. Пробралась по длиннющим туннелям в кромешной тьме — с крохотным фонариком и самодельной картой. Разве человек в жестком психозе на такое способен?

— Тогда почему? — кричу я. — Ну? Почему?!..

Но стены, трупы, крысы и насекомые молчат. Я опускаюсь на пол, прислоняюсь к стене и обхватываю колени руками.

Вот бы оказаться сейчас на рю Сен-Жан. У Лили и Джи. И я так скучаю по Виржилю… И даже по Реми. По Бруклину. По дому. Скучаю по фалафельной «Мабрук». По запаху городских автобусов. По хорошему кофе. По светящимся в темноте мостам. Скучаю по матери. По Натану. По Виджею. И по Джимми Башмаку.

Но я совершенно не скучаю по Арден или по Бизи. По школе Св. Ансельма. По отцу. Значит, я еще не до конца отчаялась. Еще не все потеряно.

Может, я на самом деле в коме? Упала, когда бежала по туннелям, ударилась головой… Ушиблась так сильно, что потеряла сознание? А полицейские нашли меня и отвезли в больницу, и я лежу в реанимации с кучей воткнутых в меня трубочек, а все, что сейчас происходит, — это просто мой мозг развлекается, пока я пребываю в состоянии овоща?

Как ни странно, мысль о коме придает мне бодрости. Эта версия многое объясняет — например, почему глюки до сих пор не закончились. Я поднимаю голову и вытираю нос рукавом. Луч фонаря направлен в пол, и я вижу, как через полоску света переползает черный наук. Пока я смотрю на него, луч угрожающе тускнеет.

Надо идти. Еще не хватало застрять здесь с севшей батарейкой. Вдруг я все-таки ошибаюсь насчет комы?..

Я встаю и отправляюсь в долгий обратный путь.

— Твой Гюго дико вонючий. Ты что, никогда его не моешь? — спрашиваю я Амадея. Чертова псина опять лежит рядом со мной на кровати. Каждый раз, когда я пытаюсь его спихнуть, он рычит. — Нет, ну серьезно. Хоть бы в Сене его искупал, а?

Амадей не реагирует, только перебирает одни и те же аккорды. Якобы сочиняет музыку. А я валяюсь на кровати и смотрю в потолок — с тех самых пор, как вернулась из катакомб. Амадей был не то чтобы счастлив меня видеть, но все же впустил. Теперь я накрываю голову подушкой, надеясь заглушить жуткие звуки, которые он издает. Не помогает. И как он умудрился стать таким знаменитым композитором, если его клинит на каких-то дурацких трех аккордах?

Все, не могу больше терпеть. Я откидываю подушку в сторону.

— Попробуй си минор! Ну блин, там же в третьем такте должен быть тритон!

Амадей чертыхается и раздраженно смотрит на меня.

— Я что, просил совета? Благодарю покорно! Мне не нужны советы. Мне нужен кофе!

Честно говоря, отсутствие кофе — это наименьшая из наших проблем. В доме кончилась еда. Мы съели все, что я вчера купила. Дрова тоже кончились. И меня решительно доконал запах псины. Я сажусь на кровати.

— Нам нужно поесть, — говорю я. — Схожу в Пале, попробую что-нибудь заработать. Если получится, будет тебе кофе.

Амадей бормочет в ответ что-то неразборчивое. Он уже сидит согнувшись над столом, пишет ноты.

Я совершенно не хочу в Пале — меня до сих пор трясет, как вспомню давешних пьяниц, — но выбора нет. Достаю гитару, чтобы настроиться перед выходом, и обнаруживаю, что первая струна лопнула.