Степан Калита - Сполохи детства

Однажды в школу пришли странные люди из социальной детской службы и стали опрашивать всех, кто и кем хотел бы стать. В основном, все метили в космонавты. А девочки — в актрисы кино. Я честно сказал, что хотел бы стать писателем. Это было необычно, и мне задали несколько вопросов — почему, как я до этого дошел, и есть ли у меня уже какие-нибудь достижения на этом поприще. Я честно отвечал, что пока ничего не написал, но собираюсь создать что-нибудь большое, «как Лев Толстой», «он мне вообще нравится», — поведал я. Потом рассказал, что у меня будет дача, где я буду писать в одиночестве. И что если кто-то приедет и помешает мне писать, то я очень быстро выгоню его со своей дачи, потому что писателям мешать нельзя. А это будет только моя дача!

Потом пришел черед Шмакса. Его спросили, кем бы он хотел быть, когда вырастет. А он вдруг взял и заявил, что хотел бы быть «фашистом».

— Кем? — у работников социальной службы чуть глаза из орбит не повылезали.

— Фашистом, — повторил Шмакс.

Я понял, что сейчас у моего приятеля будут неприятности и постарался помочь ему.

— Он шутит. Он еще недавно говорил, что хочет быть водителем камаза.

— Это так? — спросили Шмакса.

— Ну да, — серьезно ответил он. — Но я тут немного подумал, и решил, что фашистом быть лучше.

— А ты знаешь, что мы воевали против фашистов в Великую Отечественную Войну? — спросила строгая женщина из социальной службы.

— Ну да, знаю, — ответил Шмакс.

— И мы победили всех фашистов.

— Было дело, — согласился мой приятель.

— И как же ты хочешь стать фашистом, если их больше нет?

— Буду первым, — ответил он. — Потом наберем еще, других… Нас будет много…

Напротив фамилии Шмаков поставили красную крупную галочку и отправились опрашивать других детей. Кажется, никаких последствий для Шмакса его откровение не имело…

— Ты что, и правда хочешь быть фашистом? — спросил я через некоторое время.

— Правда, у них красивая форма. Они на губной гармошке умеют играть. Еще автоматы у них классные. А у наших, в основном, винтовки. Нет, фашистом быть здорово.

Этим откровением он сильно меня озадачил. Никогда не думал, что кто-то может захотеть стать «фашистом» — их все ненавидели и презирали. К тому же Шмакс — мой приятель. А ну как он, и правда, заделается фашистом?!

Но, к счастью, прошло некоторое время, и Шмакс опять передумал. Он решил работать на заводе, как его отец. Ему нравилось, что тот, когда выпьет, всегда веселый и добрый. Шмакс тоже теперь хотел работать на заводе и выпивать. По-моему, он так и поступил в конце концов. Во всяком случае, ни карьера «водителя камаза», ни тем более «фашиста» у него не задалась.

— А тебя спросили, кем ты хочешь стать? — решил я поинтересоваться у Сереги.

— Буду конюхом, — удивил он меня. — Я лошадей, знаешь, как люблю…

— Ты же их даже не видел ни разу, — я отлично знал, что Серега никогда не бывал в деревне.

— А я на картинке видел…

Конюхом он тоже не стал. Его убили в 90-х, когда Серега служил телохранителем одного очень известного человека. Закрыл его от пули. Зачем он это сделал? До сих пор не могу понять. Но уверен, он бы ответил просто: «Работа такая».

Не знаю, зачем это нужно было моей бабушке, но она сознательно поселяла в моей детской голове разнообразные глупости, которые потом, намертво там засев, покидали голову с большим трудом. Истины, усвоенные в детстве, выветриваются, знаете ли, с большой неохотой. Даже если не выдерживают никакой критики. Так научная истина, однажды утвердившись, с большим скрипом покидает занятое место. Ее попранию всячески противостоят профессора и академики, не желающие, чтобы стройное здание их представлений в одночасье рухнуло. Вот и мои представления были очень далеки от истины.

Бабушка, к примеру, убедила меня в том, что есть люди с двумя сердцами. И они живут не сто, а двести лет. И у меня, в отличие от обычных людей, два сердца, так что жить я буду долго-долго-долго. Видимо, внушая мне эту странную ерунду, она таким образом воплощала собственную мечту о долгой-долгой, почти бесконечной, жизни.

Вообще, с физиологией людей и животных было связано довольно много заблуждений. Поначалу я думал, что птицы не могут ходить, а только летают. Но потом увидел, как скачут воробьи и ходят голуби.

А однажды у меня появился повод вдоволь посмеяться над моим другом Серегой, который искренне считал, что у ракообразных ноги имеются только с одной стороны туловища. Сразу видно маленького горожанина. Дело в том, что в учебнике биологии была соответствующая иллюстрация. Серега очень обиделся, когда я поднял его на смех. Да еще поделился его заблуждением с нашими одноклассниками. Дело едва не дошло до драки. Летом Серега поехал в деревню, и потом взахлеб рассказывал мне, как ловил раков, и что ноги у них с двух сторон.

Обманывать детей, по всей видимости, было в традициях нашей семьи. Я буквально обожал «деревянную» советскую жвачку — апельсиновую, мятную, кофейную. Хоть она и дубела после жевания.

— Мама, купи жвачку, — просил я. Маме мои просьбы очень не нравились. Отчасти потому, что никогда не было денег.

— Так, — сказала однажды мама. — Ты мою начальницу видел, Ирину Сергеевну?

— Да, — я кивнул.

— Хочешь, чтобы у тебя была такая же лошадиная челюсть?

Тут я испугался. Челюсть у Ирины Сергеевны была массивной и сильно выдавалась вперед, отчего она, и правда, очень походила на лошадь.

— Она в детстве тоже много жвачки жевала, — продолжала мама. — Вот и развилась челюсть.

«Ничего себе», — подумал я. И с тех пор стал относиться к жвачке с опасением. Очень не хотелось в зрелом возрасте походить физиономией на коня.

А еще нельзя было есть много сладкого. Или «слипнутся кишки». Я так боялся этой перспективы, представляя, как живот прилипает к позвоночнику, что не позволял себе есть больше одной конфеты за раз. Впрочем, конфеты мне и так доставались редко. И по одной штуке. Но я отлично помню, как однажды, приехав к другой бабушке (папиной маме, с которой почти не общался, убитой им впоследствии ножницами), я увидел перед собой целое блюдо с конфетами. И побоялся съесть много, хотя вкусно было необыкновенно… Сосальные конфеты я любил больше шоколадных. И однажды, собрав десять копеек, купил себе сто грамм «Театральных» конфет — леденцовых — самых любимых. И ел их по одной штуке в день, опасаясь слипания кишок.

Исключение я делал для мятных таблеток. Они так и назывались. Я покупал их в аптеке (благо, стоили они 2 копейки) и жевал одну за одной. Удивительно, как в аптеке халатно относились к продажам лекарств. Могли бы поинтересоваться, зачем ребенок покупает таблетки. Пустые пачки прятал под подушку. И мама, конечно же, обнаружила их однажды. И был небольшой скандал. И я пообещал больше ничего не покупать в аптеке и не есть просто так.