Степан Калита - Сполохи детства

Родился братик, родители целиком сконцентрировались на нем, а мне новый родственник оказался настолько неинтересен после первого же знакомства — что я сразу пожалел о том, что согласился отдать Тишку. Слюнявое бессловесное существо лежало в кроватке и сосало соску. От него не было никакого толку. С ним даже поговорить было нельзя. Он был меньшей личностью, чем Тишка — несомненно.

— Мама, когда же он заговорит? — стал я доставать маму расспросами.

— В одиннадцать месяцев, — ответила она, будучи стойко уверена, что именно так оно и будет — поскольку я в одиннадцать месяцев уже внятно болтал. Но мой брат «задержался в развитии», в одиннадцать месяцев он все еще лопотал невнятно, и я разочаровался в нем еще больше.

Поэтому через некоторое время я завел себе хомяков. Сразу пару. Мне хотелось, чтобы это была счастливая семья — довольные друг другом любящие супруги. Не случилось. Хомячиха оказалась самой настоящей сукой — дамой очень дурного характера. Большую часть дня она гоняла несчастного хомяка-мужа по аквариуму и кусала его, а он визжал от боли. Вдобавок ко всему, она никак не желала становиться ручной. Когда бабушка сунула в аквариум руку, желая погладить «милую мохнатую мышку», хомячиха прокусила ей большой палец почти насквозь. Каким-то образом у этой несчастной семьи грызунов все-таки случился акт любви. Так что через некоторое время жуткая мохнатая стерва родила потомство, но сразу же его и сожрала — настолько она была злобной тварью. Меня произошедшее повергло в шок. И все-таки я взял хомяков (уже не слишком любимых) на дачу, где отпустил их немного побегать по участку. Разумеется, они тут же затерялись в траве — я думал, сгинули навсегда. Но на следующий год, а ведь прошла довольно холодная зима, да и осень не была теплой, сидя на крыльце, я вдруг с удивлением увидел своего серого хомяка-мужа. Он выглядывал из-под плиты, которая валялась на участке после строительства нового фундамента. Подняв плиту, я обнаружил под ней множество прорытых ходов и запасы — желуди и ягоды. Хомяк оказался тем еще выживальщиком в экстремальных условиях — он превратился в настоящего дикого зверя. Злобная жена покинула его (подозреваю — сразу же), и он зажил вполне себе счастливо. Я был за него очень рад. Аккуратно опустил плиту на место — и пожелал ему долгой жизни на воле. Эта дура, наверное, и не подозревала, что имеет дело с настоящим мужиком, способным на такой подвиг!

Затем случилась эпопея с коллективным разумом петухов. Я ехал на дачу через «птичий рынок», и увидел, что там, прямо с машин, продают за считанные копейки желтые пищащие комочки — крошечных цыплят. Я набрал их сразу целую коробку — двадцать штук — и привез на дачу. Взрослые махнули на мою новую забаву рукой — пусть мальчик развлекается. Вскоре выяснилось, что «падеж птицы» весьма велик. В первый же день скончались два цыпленка. На следующий день — еще один. Это притом, что я постоянно кормил их и поил. В конце концов, остались семеро. Крепкие, поджарые птицы. В этих «соколах» я мог не сомневаться — они точно выживут. На макушках у семерки проклюнулись красные гребешки, клювы удлинились, стали заметны ноздри. По утрам, когда я выходил на крыльцо, вся стая бежала ко мне, зная, что я скоро начну рассыпать зерно. Мне специально под нужды петухов покупали его регулярно родители. По участку мы ходили все вместе — куда я, туда и птицы. Понятия не имею, почему среди них не было кур — одни мужики. Семеро. Не отставали от меня ни на шаг. Я попробовал выйти с ними за калитку, прошелся по улице, они уверенно держались за мной. Не в рядок, а вразнобой — как будто специально рассредоточились, чтобы напасть на невидимого врага. А через некоторое время каждое утро петухи стали встречать меня дружным «кукареку» — приветствовали, как только я появлялся на крыльце. Что примечательно, раньше не будили — то ли деликатничали, то ли не поняли, что, если ты тупая птица, с тебя малый спрос, и орать можно круглые сутки… Наступил август, пора уезжать с дачи, и моих петухов отдали в местную деревню — боюсь, они пошли на заклание. Что ж, такова судьба всякого бравого отряда, который предает боевое командование.

Потом у меня жили и черепахи (одну я лично поймал в горах Средней Азии), но в Москве она очень быстро захирела и сдохла — наверное, привыкла к вольной жизни, и крыса (я везде носил ее на плече, и мы с ней целовались — у крыс маленькие приятные язычки, которыми они щекочут губы), но, увы, крысы долго не живут (хотя это удивительно умные существа), и кошки (их было несколько — и все ушли от меня очень по-разному, больше всего я жалел полуслепого кота, которого задушила стая диких собак).

В общем, в плане животных я был очень счастливым ребенком. Я глубоко убежден, что раннее общение с животными наделяет нас не только обыкновенной добротой, столь ценным качеством в нашем жестоком мире, но и пониманием мира вообще — его многообразия и сложности. Наверное, без моих зверей, которых я отлично помню всех до единого, не существовало бы некой важной части меня, сформированной их присутствием в моем детстве. Они повлияли на мое взросление, подтолкнули его, и каждая из этих удивительных звериных личностей живет теперь и в моей собственной — человеческой персоналии.

Многие интеллигентные родители стремятся сделать детям «прививку культуры», не осознавая — нужна ли им эта прививка, или без нее можно обойтись. Даже в самой рафинированной семье может вдруг родиться талантливый сантехник или, к примеру, электрик, которого ваша «культура» будет только раздражать. И он в этом совсем не виноват — такую душу в него вложили при рождении, так бегают нейроны в его мозгу, такие формируются у него увлечения, и такие занятия он себе избирает. А если вдруг последует той дорогой, какую ему будут навязывать родители, получится еще один несчастный человек с неврозами.

К тому же, «прививка культуры» — вещь опасная. От такой вакцины может раз и навсегда остаться ничем не вытравливаемый след в душе. Да и укол иглы бывает довольно болезненным.

Моя мама, не понимая, кто я и зачем создан (а никто и никогда не понимает обычно своих детей, уверяю вас) решила во что бы то ни стало привить мне культуру. С этой целью она принялась таскать меня в самые разные музеи нашего города, картинные галереи, на выставки непонятнейшего авангарда, в оперу, на балет. И делала это так часто, в ущерб моим собственным интересам, что мои походы с мамой «за культурой» я в буквальном смысле возненавидел. Прививка возымела обратное действие — вызвала отторжение. Я до сих пор с трудом воспринимаю оперу, хотя, обладая идеальным слухом, могу напеть некоторые арии, буквально ненавижу балет (все эти прыжки и телодвижения по сцене в обтягивающих трико кажутся мне на редкость глупыми), на выставках я начинаю мгновенно скучать, и даже архитектура (этот особый вид искусства, который я поначалу ценил) сейчас, после путешествий по всему миру, вызывает у меня зевоту. В детстве меня всем этим перекормили. Нет, кое-чего мама все же добилась. Я неплохо разбираюсь в живописи, в оперном искусстве, немного понимаю в балете (мог бы даже написать критическую статью на ту или иную постановку) — но меня под пушкой не заманишь на какой-нибудь спектакль или на выставку.