Наталья Никишина - Женское счастье (сборник)

Разговаривать они начали лишь через несколько часов. Огонек его сигареты иногда короткой вспышкой высвечивал блестевшие в темноте глаза Лизы и изгиб руки, привольно закинутой за голову…

— Что произошло с тобой? — спросила она.

— Я ухожу с фирмы.

Лиза почти ахнула. Ей показалось, что предчувствие сбылось, и все, что только что случилось с ними, было лишь нежным прощанием. А Глеб, не замечая ее оторопи, уже рассказывал что-то. И только через несколько минут до нее дошло, что он спрашивает:

— Но ты не оставишь меня? Ты будешь со мной? Ты меня простила?

— Простила? За что?

— За то, что я тогда с тобой сделал.

— Ты глупый мужчина, Глеб. Я всегда была тебе благодарна за то, что ты сделал со мной…

Глеб подумал, что никогда ничего не понимал в ней, и снова упал в нежность и желание.

— Почему ты так долго не шел ко мне? Почему весь этот год мы не были вместе?

— Я не мог, Лиза… Мне казалось, что так будет лучше, правильнее…

— А теперь почему?

— Ты разве не слышала? Я все уже рассказал тебе! — И Глеб заново принялся объяснять, что он уже был в их драмтеатре и договорился ставить у них пьесу.

Лиза ужаснулась:

— Да у них же денег нет!

Глеб засмеялся.

— Ты — капиталистка, Лизка! Но я уже придумал кое-что. Денег мы с ними заработаем. Главное — будь со мной, люби меня…

Лиза смотрела на балконную дверь. Штора чуть колыхалась от ветерка, а ей казалось, что это — занавес, который вот-вот поднимется, а за ним…

Вы хотите знать все с самого начала? Началось все с ерунды, все самое важное начинается с какой-нибудь ерунды… Олега прислала ко мне подруга. Ну, не то чтобы подруга, а скорее приятельница, если вы улавливаете разницу. Старая знакомая по заочному. Некогда мы встречались с ней в столице, на той затяжной пьянке, что гордо именуется сессией. Среди заочников я была самой младшей, остальные уже много лет работали, имели семьи. Вот и моя знакомая была замужем, растила сына, этого самого Олега.

На заочное я пошла по настоянию папы. Папочка всегда прикрывал меня от тогдашней действительности. Как об этом потом писали газетчики? «Атмосфера удушливого брежневизма…» Я ее и не замечала. Школа — самая престижная в городе, да и вы, наверное, ее заканчивали?… К тому же половину школьных лет я провела в уютных простудах: приходил наш милейший Яков Львович и выписывал справочку. А дома было так хорошо! С тех пор почти ничего не изменилось. Мама, перед тем как ехать в Италию, очень удачно все устроила: приватизировала весь особняк, что можно было бы счесть чудом, если не знать маминых связей, а потом его отреставрировали. Мама выбила на это деньги от ЮНЕСКО.

Вы, конечно, знаете историю нашего дома? Прежде школьников со всего города водили сюда на экскурсии. Как-никак творение великого зодчего по заказу великого композитора… Согласитесь, что дом хорош необычайно. Реставрировали здание под моим наблюдением, поэтому ничего не испортили. Удивительное сочетание раскованности и гармонии… И внутри — вы обратили внимание? — все без излишней помпезности, изысканно и строго. Мой прадед окружил себя этими вещами, и никакая советская власть, никакие свежие веяния не сдвинули с места ни одного кресла, ни единого столика!

Деду и отцу это недешево обошлось, в смысле нервных затрат и постоянных компромиссов с властями. После революции на нижнем этаже была музыкальная школа имени моего прадеда, в 60-х она переехала в новое здание, и дед добился создания музея… Слава Богу, он официально так и не подарил его городу. Переговоры по поводу этого тянулись десятилетиями. Дед находил какие-то причины оттянуть дарение, потом папа продолжил волокиту… А в начале 80-х все заглохло окончательно. А уж потом дом стал действительно нашим, точнее моим, потому что папа умер, а мама уехала в Италию… Я отвлеклась, простите. Но без понимания истории нашего рода, без видения того, чем является для меня дом — эти рояли, лестнички, венецианские окна, — в моем рассказе обойтись невозможно. Может быть, мама Олега и послала его ко мне, потому что гостила здесь когда-то. Я еще не встречала человека — даже такого прагматичного, как она, — который бы не проникся очарованием нашего дома. А может, это был элементарный расчет бывалой бабы: нестарая, одинокая женщина пригреет мальчика, и он не будет шляться бог знает где. Наверное, сначала все и пошло именно так, как грезилось ее неумному материнскому сердцу…

Он был хорошим мальчиком. Такие мальчики всегда вырастают в семьях потомственных военных. Его родословная не обрывалась в пропасти 17-го года, потому что за спинами вертолетчиков, бригадных комиссаров и чекистов с хорошо вымытыми руками просматривалась прабабушка — дочь губернатора. Ее подхватил где-то в вихрях гражданской сумасшедший от запаха крови прадедушка. Сей мезальянс дал многочисленный приплод. И хотя советская власть всячески норовила истребить отпрысков графини и ученика столяра, кое-кто сохранился… Они храбро воевали на всех войнах, даже Олегов папа успел получить ранение на территории Афганистана, пока мы с его мамочкой чудили на сессиях. А Олежек окончил какое-то училище, что-то там особенное, какие-то «береты». Честно говоря, я вполуха слушала эти подробности — дух казармы навевает на меня тоску… Его направили в наш город, в этот… ОМОН? Нет! Спецназ. Да, именно так…

Получив письмо от приятельницы, я твердо решила, несмотря на ее намеки, отослать его к знакомым на квартиру.

Я не терпела в доме посторонних. Но он мне понравился. Голубоглазый, светловолосый красавец. Огромного роста, но удивительно легко двигающийся. Ничего простонародного в лице и манерах. Развитая речь, без сорных словечек. Никаких идиотских анекдотов. Удивительно корректное поведение. И я решила, что, пожалуй, будет неплохо, если он поживет здесь, — места предостаточно.

Рассчитывала ли я на какие-то близкие отношения? Мы договорились, что я расскажу вам все без утайки… Так вот: безусловно, нет! У меня достаточно поклонников, и я никогда не была одинокой в этом примитивном смысле. Вы, конечно, знаете или догадываетесь, сколько мне лет? И, наверное, заметили, что женщины в нашей семье — это существа особой породы. Мы не распускаемся и в девяносто, что уж говорить о моих тридцати семи! Вот прямо перед вами портрет кисти Серебряковой. Моя двоюродная бабка. Хороша? А здесь ей под пятьдесят. Естественно, что близкие мне мужчины принадлежат к избранному кругу и мои романы происходят обычно не в родных пенатах, а где-нибудь на фоне пейзажей Франции и Швейцарии. Я и теперь могу стать вполне настоящей баронессой, узаконив свои давние отношения… Впрочем, это вовсе не имеет отношения к нашему разговору.