Наталья Никишина - Женское счастье (сборник)

Еще когда она была беременна Васькой месяце на седьмом, Алиса уговорила меня съездить с ней к чудотворной иконе Божьей Матери в женский монастырь. Езды туда было часа три от силы. Я согласилась, но в дороге ее таки растрясло, и пришлось остановиться в сельце, не доезжая обители. Село, почти пустынное, раскинулось вдоль реки. Глуховатая бабка радостно пустила нас передохнуть. У Алисы так ломило поясницу, что решили заночевать. Хан, который в это время уезжал в столицу, звонил несколько раз. Но мы как-то запудрили ему мозги, и он решил, что мы у меня на даче. Баба Лида постелила нам на широченной кровати с чугунным изголовьем. И я, утонув в перине, отоспалась впервые за последние годы.

Утром она поставила на стол парное молоко, пирог с ежевикой, картошку и не отпустила, пока мы не откушали. Мы оставили водителя досыпать в машине и отправились к монастырю пешком. Шли босиком, держа туфли в руках. По сторонам высились травы. Цвело все. Пока дошли, солнце уже начало припекать, и сладкий дух полевых цветов поднимался вокруг. Мягкая пыль холодила ноги… Конечно, Алиса поехала туда, к этой бабе Лиде. Та по доброте душевной вполне могла принять ее с ребенком без всяких денег.

Я отправилась к Алиске сама: еще не хватало, чтобы Хан в порыве праведного гнева пристукнул ее. Только этого мне и недоставало в моих сложных делах.

Да, она была там, у бабы Лиды. Сидела себе на крыльце и чистила картошку. Васька с голой попой на четвереньках бегал по высокой траве, которой зарос весь двор. Алиса встретила меня со спокойным достоинством, без обычной своей испуганной суетливости. Поднялась, вытерла руки о передник, одной рукой подхватила поперек живота Ваську, другой взяла миску с картошкой и провела меня в дом. Оказалось, что баба Лида болеет. Лежит два месяца уже: то ли спина, то ли сердце… Бабка громко, со слезой поведала мне, что если бы не Алиса, то уж померла бы голодной смертью. А теперь она на нее отпишет дом, и они заживут очень даже прекрасно. Алиса, слушая весь этот старческий бред, смотрела с улыбкой сквозь меня.

— Ну ладно, подурила и хватит. Собирайся, поехали домой.

— Нет, Ксюша, я не поеду.

Вот сейчас она точно меня видела. Смотрела с теплотой, точно на родную.

— Ты не сердись, Ксюшенька, мне тут хорошо. Тут мне надо жить. А там, у вас, я как в тюрьме. Я к вам приезжать буду, проведывать. Варенье привезу. Видишь, я уже наварила. Яблочное… Яблоки в саду прямо под ногами лежат. Никто не собирает…

На столе в рядок стояли банки с прозрачно-янтарным вареньем.

— Ты, Алиска, с ума, что ли, сошла? Разве Сергей тебе позволит здесь остаться? Он же тебя убьет, идиотка!

— Не убьет. — Она сказала это уверенно и мягко. — Не убьет. Он меня любит.

Внутри меня все затряслось от гнева. Но что-что, а сдерживать себя я умела. И я ответила холодно:

— Ну, любит — не любит, а разнесет здесь все к чертовой матери! Так что ты иллюзий себе не строй, а собирайся. Он человек серьезный, у него обязанности, а ты его от дела отрываешь своими выкрутасами.

— Да ему, Ксюшенька, эти дела совсем безразличны. Ведь это он для тебя старался. Он же любил тебя, верно?

Это «любил» просто доконало меня. И что эта девка себе вообразила — любил! А теперь, что ли, не любит? Она — так, жена, производительница наследников. А я… Я — это я! И, плюнув на дальнейшие уговоры, я вместо «до свидания» проговорила:

— Делай как знаешь. Но я Хану скажу, где ты.

Алиска бросила мне в спину:

— Скажи. Я не обижусь.

Пока ехала до города, злость во мне не утихла, сделалась тяжелее. И чего это я не сообщила ей, что любящий отец и муж ко мне регулярно для занятий сексом бегает? Тут мне тоскливо сдавило сердце: нет, уже не бегает. Как сын родился, с тех пор и не заглядывал в мою квартиру. В офис ко мне регулярно наведывался, а домой — нет… Но не может же быть, чтоб он стал не моим, а ее — Алискиным!..

Хан уехал за женой и пропал на неделю. Холуи мои шушукались: еще бы, какое поле для пересудов! Жека опять подползал с намерением взять дела Сергея на себя. И Петрович, мой бодренький начальник охраны, изрек невразумительное: «Чтой-то, Ксения Алексеевна, шорох такой нехороший среди народа… Предпринимать действия или как?» Я посоветовала Петровичу меньше жрать водку, тогда и шорох в голове утихнет. А Жеке кое-какие концы отдала. Он ретиво кинулся проводить в жизнь свои наполеоновские планы.

Сергей приехал и пришел для разговора поздним вечером ко мне домой. Как-то некстати пришел. Я была вся разобранная. Даже до ванны не доползла, рухнула на диван и заснула. Проснулась от его звонка растрепанная, с помятым лицом. Он закурил, хотя прекрасно знал, что я не переношу запах его дешевых крепких сигарет. Сидя возле настольной лампы, Сергей то включал, то выключал ее. Так весь разговор и прошел под эту азбуку Морзе электричества: светло-темно, светло-темно…

— Ксения, прости меня, — сказал он твердо, — мы с Алисой будем жить не здесь, я больше не смогу заниматься делами.

— Очень мило, — ответила я мертвым голосом. — А чем же ты теперь намерен заниматься? Будешь косить, сеять, жать? Серпы запасли, эти, тьфу, бороны?…

— Ну не надо, Ксюша. Не переживай так.

— Я переживаю? Да я просто поражаюсь, что в твои годы можно быть таким идиотом! Ты где живешь? Ты ж не умеешь ни хрена, кроме как бумаги по моей указке отвозить! Земледелец фигов!

— Ксюша, не надо так… Я помню все, что ты для меня сделала. И для мамы. Ты знаешь, я для тебя… Но ты отпусти меня…

И тут я заорала как сумасшедшая:

— Это сучка твоя малолетняя тебе мозги промыла? Да она же ненормальная! Хан, по ней психушка плачет! Зачем она тебе? Дай ей денег! Ваську забери! Уедем, Сережа, давай уедем!

Он молчал. Свет все гаснул и вновь вспыхивал. Я не выдержала и закричала опять:

— Ты думаешь, я вот так тебя отпущу? Ну уж нет. Ты полагаешь, я для твоей блаженной наши деньги отдам? Ты хоть представляешь, сколько их?!

— Оставь их себе, Ксюша. Это мой тебе подарок.

И тут я кинулась на него, как самая обычная баба. Он сгреб меня, прижал к себе, к надежной, привычной груди, и стал гладить по волосам.

— Я закажу вас. Я убью ее. Или тебя!

— Не говори глупостей. Ты никогда этого не сделаешь…

Потом он ушел. Каюсь, но до самой последней двери в подъезде я тащилась за ним и умоляла остаться у меня. «В последний раз… Пожалуйста… Я прошу тебя…»

Через пару дней все в городе узнали, что Хан продает дом и уезжает куда-то в село. Петрович, глядя мне в переносицу водянистыми глазками, намекнул:

— Фермерство — хорошее дело. Но опасное. Народ дикий кругом. Такое хулиганство, такой бандитизм. Убить могут. Да и убьют, право слово. Вот чувствую…

— Не думаю, — сказала я. — С ним, Петрович, все будет хорошо. Потому что, не дай бог, Петрович, если что… Но меня интуиция никогда не подводит. С Ханом все будет в порядке.