Алексей Котов - У ангела болели зубы : лирическая проза

А я просто забывал о письмах. Забывал так, словно их не было. Наташка была всегда рядом, а большего мне не было нужно…

Прошло много лет… Однажды в поезде я выслушал трагичный монолог человека о своей жизни: он прожил с женой пять лет, а потом она ушла к другом… К тому, кого она любила раньше. Я видел в глазах рассказчика два чувства: и безмерную любовь к женщине, и почти такую же ненависть.

Мы разговорились… Наверное, подобные диалоги требуют личных примеров и я упомянул Наташкины письма. В глазах собеседника появилось недоумение. Он не поверил, что молодая, только что вышедшая замуж молодая девушка, может принести с собой «такие письма». Во мне что-то дрогнуло и я впервые — впервые и спустя много лет! — вдруг сам словно со стороны взглянул на все. Действительно, если бы о таком поступке мне рассказал кто-то другой, я бы удивился. Но потом я вспомнил глаза Наташки и помимо воли улыбнулся…

Я довольно путано заговорил о том, что, наверное, талант и любовь очень похожи. Но талант — это высшее проявление искренности. А если это так, то не стоит ли за талантом и любовью некая высшая и необходимая мера открытости человека?.. С другой стороны разве «не видеть» или попросту «не хотеть видеть» это синоним «не знать»?.. Весь парадокс ситуации с письмами Наташки заключался в том, что я «не видел», — не хотел видеть! — ее письма, но в тоже время, как никто другой, я знал Наташку.

Наш дальнейший разговор с незнакомцем вдруг стал почти враждебным. Мой собеседник сказал, что я все придумал. По его убеждению поступок моей жены был либо крайне глупым, либо крайне хитрым. Любая женщина бережно хранит свое прошлое.

Я легко согласился с последним утверждением. Например, Наташка ничего не рассказывала о себе, а я никогда не расспрашивал.

Незнакомец спросил, что было в письмах. Я молча улыбнулся и пожал плечами… Мой собеседник посмотрел на меня как на сумасшедшего. А я вдруг почти физически почувствовал, как шекспировская трагедия в его душе, — та самая, о которой он недавно мне рассказывал, и которая казалась ему высшим проявлением человеческой сущности, — вдруг лопнула, как упавшая на пол елочная игрушка. Интриги, составляющие ядро его жизни, споры, бесконечные выяснения отношений, измены, — все это вдруг показалось нам обоим мелким и незначительным… Как осколки на полу.

Незнакомец чуть подался вперед, приблизив ко мне напряженное, потемневшее лицо, как-то странно усмехнулся и шепотом спросил:

— Что, Бог есть любовь, да?..

Я не знал, что ответить… Точнее говоря, я знал ответ, но меня смутил тон, каким был задан вопрос.

— Да бросьте вы!.. — собеседник взмахнул руками так, словно отгонял наваждение. — Придумаете тоже!..

Наш разговор закончился. Вскоре незнакомец покинул купе. Я слышал, как он недовольно что-то ворчал себе под нос, а уже на выходе несколько раз ткнулся углами громоздких чемоданов о такие же углы.

Ночью я долго размышлял над последним странным вопросом незнакомца: «Бог есть любовь, да?..» Удивительно, но он спросил меня так, словно я сам придумал это. При чем я, да наверняка и он, знали, что это строка из Евангелия. Тогда зачем спрашивать такое?!.. Это же нелепо и дико!

Я закурил, отлично понимая, что утром мне придется выслушать гневный монолог проводницы вагона.

Я рассуждал примерно так: хорошо, допустим, я бы сам придумал, что Бог есть любовь. Но в таком случае я каждый день говорил бы Наташке «я тебя люблю». Ведь человек — по крайней мере, благородный человек, — должен помнить Бога, если он знает, что Бог есть. Но я-то всегда считал, что слова любви — не мелкая, разменная монета. И я знал одного человека, который за долгие годы только один раз признался в любви жене, а потом погиб, спасая ее от трех мерзавцев.

Значит, не я придумал, что Бог есть любовь?.. Но я все-таки понял это. Понял и принял.

Но принял как?..

Наверное, я уже усыпал и колеса поезда стучали: все-так, все-так, все-так…

Точный ответ на последний вопрос я не знаю до сих пор…

Наташа ходила по комнате и терла щеку… Мысли молодой женщины были ужасно гордыми и мучительными. Мысли властно обнимали и грели, как гриппозный жар и, собственно говоря, если бы саму Наташу попросили сказать, о чем она думает, она вряд ли смогла ответить. Но молодая женщина наверняка припомнила как-то раз промелькнувший в телевизоре заносчивый заголовок: «Ее все предали, а она всем отомстила!..»

В высокомерном деспотизме странных мыслей — таком же неистребимом как потливость в простудной горячке, — определенно было что-то нехорошее и болезненное. Но Наташа ничего не могла с собой поделать. Молодой женщине было приятно страдать и ей хотелось именно страдать, а не, допустим, мыть на кухне посуду. Наташка терла и терла щеку, щека стала совсем горячей, а от ногтей вдруг запахло свежим лаком.

Все началось вчера с утверждения подружки Ольки: «Если у мужа есть заначка, значит, он уже тебя не любит!» Наташка не стала возражать подруге и позже, весь вечер, сердилась на Мишку. Она молча смотрела, как ее муж ест ужин, затем как он смотрит телевизор, кормит рыбок в аквариуме, а в завершении всех дел возится со старым компьютером.

«Типичный одомашненный деспот!» — вынесла свое пренебрежительное заключение Наташка.

Короче говоря, вчерашний вечер получился молчаливо-мучительными и Наташка решительно прерывала все попытки мужа заговорить с ней.

«Нет, Олька все-таки не дура, — продолжала рассуждать про себя Наташка. — Она уже два раза разводилась, а я?!..»

Оля была одинокой и гордой женщиной. И Наташе то же вдруг захотелось стать такой…

«Если у Мишки есть заначка, я уйду к маме!» — наконец решилась она.

На секунду Наташка представила себе, как она — бледная, ужасно гордая и неприступная — стоит на пороге квартиры с чемоданом. Где-то там, на заднем плане, мелькнуло Мишкино лицо — не менее бледное, чужое и потеряно жалкое…

От письменного стола Мишки пахло сигаретами и еще чем-то неопределенно мужским.

«Дешевым одеколоном, наверное…» — недобро усмехнулась Наташка.

За пару минут молодая женщина обшарила все ящики стола, заглянула под крышку и даже попыталась поднять ее. Но тайного клада не было. Наташка довольно бегло осмотрела два подоконника и тумбочку с телевизором. Заначки не было и там…

Однокомнатная квартира вдруг показалась молодой женщине ужасно маленькой. Наташка подошла к шкафу. Бабушкин шкаф был еще более старым, чем письменный стол. Под его единственной, широкой дверцей располагались два выдвижных ящика.

«Нет, шкаф это место скорее для женской заначки, — подумала Наташка. — Я же каждый день в нем что-нибудь перекладываю…»