Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

В гостиной, через дверь от него, пожилой господин, то есть Дэрмот, сидел и смотрел в окно на город. Зрелище имело форму прямоугольника. Прямоугольника, полного других прямоугольников, аккуратно зажатого с правого края между морем к западу и рекой прямо по курсу на юге. Ранними росистыми утрами — каковых было предостаточно — из той точки, где дежурил Дэрмот, казалось, что шиферные крыши домов сверкают. Свет нивелировал углубления между ними, отчего они смотрелись отдельными черепицами, аккуратно прижатыми одна к другой руками какого-нибудь трудолюбивого бога.

Был ли это тот же самый бог, что жил в соборе в форме лунного модуля — в здании, расположенном ровно посреди города, в самом центре поля зрения Дэрмота? Или это был другой, квартировавший в соборе по соседству? Мрачное здание — то ли заколоченный кинотеатр, то ли подстанция, — которым заканчивалась огромная трасса. Справа налево: минареты старых судоходных компаний у пристани, грязно-белая труба радиостанции, болезненно-коричневого оттенка громада больницы, имевшей собственный конической формы дымоход для сжигания ненужной одежды, — и, наконец, пара пристроек для богов.

Дэрмот более не верил в бога, которого считали пилотом лунного модуля. Не верил с тех пор, как его жена скончалась в болезненно-коричневой больнице. Последние два года, что он ухаживал за ней, Эвелин, задыхаясь от такого количества жизни кругом, каждый день глядела с их края обрыва на другой край и на каньон, где ей — они оба это знали — суждено было принять смерть. Это зависело только от того, когда ее дыхание запнется, ток крови иссякнет окончательно, счетчик сердца перестанет щелкать — как раз к тому моменту вызовут перевозку. Когда Эвелин оказалась прикованной к постели и умирала, город повернулся к Дэрмоту своей массивной холодной спиной. Прежде он обладал чуткой душой, но теперь его брусчатка и известка были скорее не выражением духа его жителей, а готовой к эксплуатации фабрикой по переработке их тел.

В детстве Дэрмот узнал о природе бога лунного модуля. Он был славным малым, вполне справедливым, весь в белом, вечно возился с мелюзгой, обдавая их благоуханием своей святости. Но при этом не чурался строгости и мог навлечь жуткую кару на тех, кто не хотел принять его сторону. Став старше, Дэрмот пришел к осознанию того, что все происходит с позволения славного, но строгого Бога лишь до тех пор, пока опасаешься его карающего жезла. Жезла, похожего на стальной прут, способный превратить тебя в кашу, вроде балки одного из портовых кранов, что стоят в доках. Дэрмот принимал все это, поскольку находил насущным и близким человеческой — если не божественной — природе. Должно существовать мерило. Шкала с пометками «добро» и «зло».

Последние двадцать лет особенно изобиловали несчастьями. Дэрмот думал, что окончательно потерял веру после смерти сына, но это обстоятельство оказалось лишь началом его духовного падения. Он хватался за свой брак, держался за него — судорожно, превозмогая боль, — и когда Эвелин не стало, он бросился за ней. Что может спасти человека, если его лицо расплющено о грубый бетон? Белые одеяния Бога, послужившие парашютом; все прочее — типа твори добро, и тебе воздастся — ничего не значащая ерунда, клубничное желе в качестве бесплатного приложения. Осознав это со всей очевидностью, Дэрмот ударился в скептицизм, а собор — хоть и непривлекательный, но все же, как он полагал раньше, осмысленный — стал воланом, по которому промазали; мачтовым, который кричит, находясь на земле; треснувшим стаканчиком из-под йогурта. Но больше всего Дэрмота доводил модуль — он взлетел на воздух тогда же, когда и глупые людишки. Они топали себе по Луне, а он приземлился на эту мертвую планету, лишенную веры.

В спальне Карл расслабился до того, что ощутил всю полноту боли в мочевом пузыре и ломоту в коленях. Но он был по-прежнему начеку, старика мог встревожить даже малейший шорох нейлона по стенной штукатурке. Ужас продолжал растекаться от груди к ногам. Кривая Кишка и его банда будут ждать сколько потребуется, но в конце концов ему все равно несдобровать. Прождут хоть целую вечность, пока наконец не выстроится последовательность «ботинок-пах-брусчатка», которая и станет провозвестником мести. Месть, с точки зрения Тухлой Кишки, — единственное блюдо, отличающееся от фаст-фуда.

Но, боже мой, сколько же барахла! Все эти комоды, кресла, груды пыльных занавесок, ряды зеркал и вылинявшие кипы толстых книг, эти сгоревшие обогреватели с железными решетками и расплавленные электрочайники. Тут попадались настолько доисторические пылесосы «Гувер», что Карл решил: они сляпаны из фенов и старых брючных штанин. Имелись еще какие-то прибамбасы, определить предназначение которых он был не готов; два металлических кувшина, установленных под краниками, торчавшими из главного бака, оснащенного циферблатом. Может, этот старик — изобретатель на пенсии? Доктор Что, равно как и мистер Кто?

Спальня-то была всего — сколько? — где-то девять на пятнадцать футов и что-то вроде девяти футов в высоту. В свое время Карл поработал на стройке, так что имел общее представление об арифметике. Итак, все это пространство, все тысяча двести пятнадцать кубических футов, состояло, как и множество других, из прочного старого дерева, мягкой влажной мастики, жесткого конского волоса, осыпающегося хлопьями нитрата серебра и сырых ДСП. И надо всем этим царил густой, как пыль, старческий запах.

Мебель досталась Дэрмоту в наследство. От его родителей, когда те отправились в мир иной и он с Эвелин въехал в этот дом. Затем, после смерти сына Дэрмота, к ним переехала невестка, а под конец и его дочь, решившая перебраться подальше от городской суеты. Когда-то они занимали целых три квартиры. Дэрмот не настолько был глуп, чтобы считать то время счастливым, но, как ни крути, это все-таки значительный кусок его жизни.

Теперь то время прошло, пронеслось в неровном темпе жизненных происшествий и наконец полностью остановилось: дни повторяются, каждый следующий похож на предыдущий, а он все катится под гору в направлении неминуемой и окончательной неподвижности. Когда бывший жилец убрался насовсем, пришли люди из управления и «слегка освободили» квартиру. После чего она опустела. Дэрмот предпочел остаться в пустоте, таким образом слегка наполнив ее собой.

Пятнадцать диванных подушек разного вида, просто подушек — некоторые в полиэтилене, некоторые без, — два набора столов мал мала меньше, шестиугольных и прямоугольных, детский раскладной стул, три матраса, поставленных на попа, один из них двойной, поверх него — ворох женской одежды. На невежественный взгляд Карла, кое-что было вполне приличного вида, остальное поношенным, но все вместе — нелепо устаревшим. Настольные часы в футляре, подставка для растений, пара картин маслом, покрытых грязью, в одной коробке из-под чая — фарфоровая посуда, в другой — дополна кастрюль и сковородок. Карл понимал, что все это добро просто навалено здесь, в этих пятистах кубических футах списанной мебели, — нет, каждая вещь была аккуратно сложена, умело пристроена на определенное место.