Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

Опасность собственного намерения заставила Карла почувствовать себя лучше. Наконец вроде бы он успокаивался. В любом случае, старик наверняка догадался, что у него в квартире кто-то есть, а может, знал это с самого начала. Знал, что Карл здесь, но терпел его присутствие все то время, пока «гость» оставался вне поля зрения. Ёлы, он же попросил Шона купить лишней еды, может, хочет, чтобы Карл остался? Карлу показалось, что он все понял. Если он сам пришел в такое состояние после трех дней, в течение которых обозревал мир из окна двадцатого этажа, каково же старику, долгие годы занимавшемуся тем же?

После обеда, выпив свои традиционные напитки, Дэрмот медленно, пересиливая боль, убирался в квартире. Выполнял все то необходимое, чего Шон мастерски избегал, — сыпал хлорку в унитаз, ванну и раковину, протирал универсальным чистящим средством все поверхности в кухне, складывал простыни и одежду для стирки. Он отыскал плошку — осталась от сына или от дочери? Для Эвелин слишком современного вида — и уложил в нее незрелые бананы и восковые яблоки. Затем поставил плошку на стол у стены справа от двери.

Когда наконец тишина возвестила о том, что старик перестал двигаться, вышел Карл. Беззащитная голова снова рельефно выступала над спинкой кресла, газеты сложены рядом, кухня задыхалась от невыносимой чистоты. Новые предметы — фрукты, книги, хлеб, масло — как-то необычно светились в этой привычной обстановке, словно попали сюда с другой планеты.

Долгое время Карл стоял, глядя на голову над краем кресла и усилием воли приказывая старику — О’Лири, как его называл домработник — обернуться, но тот не двигался. В конце концов Карл вошел в кухню и сделал себе бутерброд, стараясь, по возможности, вернуть все в исходное положение. Потом встал у окна спальни и начал есть. С моря принесло туман и вместе с ним растрепанную стайку чаек. Птицы поднялись до высоты здания и принялись кружить перед ним. Карл подумал, что их негнущиеся крылья придают им немного неестественный вид, делая их похожими на оперенные модельки самолетиков. Ему больше нравились голуби. К западу, за грузовым портом, Карл мог различить ветряки с тремя лопастями, вращающимися от ветра. Он оставил мир вращаться как есть, и ветряки превратились в пропеллеры огромного транспортного корабля, направляющие его в воздушный океан. Как тошноту, Карл ощутил холод ключей старика в своем кармане. Они были там.

Сумерки долго растекались по небу, медленно просачивалась морось. Все внизу приобрело остроту черт, стало чистым и влажным. Взгляд Карла приковали к себе четыре одноквартирных дома, стоящие на островке зелени, окруженном рвом блестящего гудрона. Из школы показался зонтик и, перебирая ножками, виднеющимися у кромки, скрылся в зелени островка. Четверо стояли и смотрели на открытый капот автомобиля, как на дохлую собаку, словно решая, где ее закопать. Другие приехали на фургоне, открыли дорожный люк, поставили вокруг него желтоватую пластиковую ограду высотой по пояс, дабы не повредить достоинству города, и приступили к гинекологической операции.

Когда наконец кончики оранжевых иголок проткнули толстый покров ночи и О’Лири принял свои завершающие день пару чашек, после чего прерывисто справил малую нужду и улегся, Карл созрел. Стоя и держась за щеколду, он почувствовал, будто балансирует между всем и ничем, но затрудняется сказать, что по какую сторону двери.

Переступая через порог, Карл остановился, отчасти ожидая, что О’Лири сейчас поднимется со своего дивана-кровати и станет умолять его остаться. Но никаких звуков, кроме лязга и гула приближающегося лифта, не последовало, — просто вверх по пищеводу дома ползла очередная порция человечины. Ступив на коврик, Карл приготовился услышать крик, с которым на него сейчас накинутся, шлепанье кроссовок. Но ничего подобного. Когда лифт в тишине подъехал, Карл уже опрометью мчался по коридору, добежав до конца, распахнул дверь и метнулся вниз по ступенькам. Через три лестничных пролета он оказался на семнадцатом этаже, где и вызвал лифт, чтобы ехать вниз. Двери разошлись, обнаружив пустоту шахматных клеток линолеума, воняющего хлоркой. Через открытый проход Карл мог видеть общий холл, выкрашенный в серый цвет. Растения в горшках на низких столиках, информационные объявления, шелестящие на прибитой к стене доске под действием искусственного сирокко вперемешку с песчаной пылью покоя. Веселая попса лилась из динамиков, прикрученных к потолку, но ее никто не слушал, никто не плясал. Долгие секунды Карл не мог двинуться с места, здание всем весом навалилось на его голову и плечи, но потом он рванулся, освободился от давления и стремглав бросился наружу, в ночь.

В течение всего дня Карл продумывал маршрут: задними дворами, вдоль замусоренных бульваров и поперек заброшенных пустырей. Теперь он перебирался из одной полосы мрака в другую малоосвещенную область, избегая пабов, поскольку перед дверями каждого из них кучковались подростки, обходя уличные фонари и пряча лицо от прохожих на остановке. А когда наконец пересек границу района, где верховодил Кривая Кишка, задышал свободнее. Он откинул капюшон, до сих пор плотно укрывавший его голову, и позволил ночному воздуху остудить вспотевшее лицо. Посвежело. Идя длинными улицами, вдоль которых выстроились узкие дома, он начал обращать внимание на вещи, его окружавшие: псевдокаменный фасад, портик с фонариками по бокам. В окне наверху мать расчесывала длинные, мышиного цвета волосы дочери. Девочке на вид было около тринадцати, но головка ее выглядела такой крошечной, чуть ли не приплющенной. Каждое движение гребня сверкающим лучом отражалось от люстры и попадало в глаза Карлу через прогал в занавесках. Женщина повернулась к окну, словно почувствовала его присутствие, и Карл пошел дальше. Свернул на соседнюю улицу. Здесь дома были трехэтажными, и каждый пятый — либо сожжен, либо заколочен досками. Карл свежим взглядом посмотрел на эту разруху. Сгнившие оконные рамы, забранные гофрированным железом двери, вдребезги разбитые стекла, канализационные люки, забитые водорослями.

Один знакомый Карла, бывавший в этих местах, по возвращении рассказывал, что центр города именно такой, как им его показывают по телевизору, — сверкающий, вылизанный, за всеми зданиями следят должным образом. Понятно, что это чушь. Все города выглядят точно так же, как этот, — раскуроченными, раздолбанными, выжженными. По ящику вместо города показывали по-умному сконструированные наборчики, но к концу дня те, кто работал над программой, снимали свои костюмы, надевали спортивные штаны и куртки и возвращались по домам, на улицы вроде этой.

Замечтавшись, Карл повернул на главную улицу и, подняв глаза, заметил приближающегося к нему типа — внешне знакомого. Один из бывших корсаров Тухлой Кишки. Фрэнк, так звали этого типа, был до того мерзким, что когда его вышибли из банды, то напоследок малость наподдали: отшибли почку и начистили морду. К счастью, Фрэнк опустил свою бритую башку. При нем был рюкзак из нейлона, бело-синий, под цвет тренировочного костюма. Карл прижался к перилам, укрылся за искореженным мусорным баком. Но если Фрэнк его и заметил, то виду не подал.