Макс фон дер Грюн - Лавина

— Правление только что заседало, — ответил Шнайдер, — и могу вас заверить, что основным пунктом повестки дня было сообщение о том, что сыновья Бёмера не продадут свой пай третьему лицу. Вот у меня письменное подтверждение, — сказал он, достав письмо близнецов из пиджачного кармана и подняв его над головой. — Если они и продадут, то только нам и только тогда, когда у нас будут необходимые деньги. Никто из чужих в наши дела вмешаться не сможет.

— Значит, выплаты прибыли у нас не будет? — спросил тот же мужчина.

— Дорогой коллега, как мы достанем деньги, об этом еще надо будет поговорить, ясно. В ближайшее время правление разработает свои предложения, которые всем нужно будет сначала обсудить, а потом утвердить. Было бы глупо проявлять опрометчивость. Во всяком случае, эта статья доказывает, что все еще действуют силы, которые хотят нас удушить. Нам придется считаться с этим, пока они сами поймут, что мы сильнее. А мы сильнее, потому что зарабатываем прибыль не для других, а для себя.

Шнайдер спустился на три ступеньки и решительно пошел на мужчину, который передал ему газету. Тот посторонился, потом следующий, потом следующий за ним; через образовавшийся проем Шнайдер прошел к воротам и дальше на стоянку к своей машине.

По дороге домой, который не был моим домом, я купил вышеупомянутую экономическую газету и прочел статью. Она была отвратительно злобной; я знал, что, даже если Вагенфур капитулирует, найдутся другие Вагенфуры, которые не оставят нас в покое.

Криста, хоть и с опозданием, сдержала слово. Фирма по перевозке грузов доставила на квартиру Матильды восемь картонных коробок, в которых я обнаружил свое имущество; двое крепких мужчин поставили их одна на другую посреди гостиной, с удивлением осмотрелись, взяли чаевые и, уходя, сказали, что пустые коробки увезут, если я условлюсь с их фирмой о дне и часе.

Когда грузчики ушли, я свалился в кресло и стал рассматривать коробки. С одной стороны, жалкая малость, с другой — слишком много у меня имущества. В этой квартире места для него было маловато. Я утешал себя тем, что здесь лишь временное мое пристанище. Долго я не мог бы жить в такой роскоши, я сомневался также, что Матильда задержится у своего отца и действительно станет ему опорой, какой она хотела быть.

Криста не послала ни одной грязной вещи. Она все выстирала и выгладила; в коробках я обнаружил больше вещей, чем предполагал. В одной из них под рубашками и нижним бельем лежали три мои разбитые фотокамеры. Мне было безразлично, из каких побуждений отправила их Криста — из чувства долга или по злобе.

И вот я, мужчина пятидесяти одного года, стоял перед грудой картонок в квартире, в которой чувствовал себя хорошо только потому, что в ней жила самая очаровательная женщина, какую я только встречал в своей жизни, и размышлял о том, как я сюда попал.

Я опрометчиво упрекнул свою жену в незаконном рождении, упрекнул в том, что причина перевернувших нашу жизнь событий заключена в ней, и не мог признаться, что все это время думал только о Матильде. Сделалась ли жизнь с Кристой для меня слишком душной? Во всяком случае, она была из тех женщин, которые не признают жизни без порядка.

И вдруг я засмеялся, хотя все во мне противилось этому. Я смеялся, сам не зная почему, катался по полу и смеялся, а когда наконец взглянул вверх, то увидел перед собой огромные глаза Матильды.

— Что с тобой, Вольфик? — спросила она.

Я сел на пол и ответил:

— Да нет, ничего. Мне просто хорошо, никогда не было так хорошо.

Это не был сон, Матильда на самом деле стояла рядом.

— Ну, давай разберемся, — сказала она. — Вставай и веди себя, как подобает мужчине твоего возраста.

За несколько минут она навела порядок, разложила мое имущество по шкафам и ящикам. Я был в восхищении, но не отваживался сказать об этом, только заметил:

— Хотя это твоя квартира, Матильда, но это не значит, что ты можешь так просто приходить и уходить, пока я здесь. Я буду платить тебе за аренду, чтобы между нами была полная ясность.

— Не важничай. Кто-то должен о тебе заботиться, а я делаю это из чистого эгоизма. Заводу не нужны люди, которые оплакивают рухнувшую семейную жизнь… На кухне стоит стиральная машина, посудомойка и гладильный автомат. Если твоя жена не совсем тебя испортила, то ты один со всем справишься.

— А где машина, которая разложит за меня вещи и расставит посуду?

— Значит, совсем испорчен. Я всегда говорила: цель домашних хозяек сделать своих мужей от них зависимыми. Тогда их господство безгранично.

Она поставила пластинку и была настолько тактична, что надела наушники, легла животом на ковер и дирижировала обеими руками, опершись на локти. Я ничего не слышал, поэтому ее движения казались смешными.

«Если она не уйдет сама, — подумал я, — я выставлю ее за дверь».

Потом я лег рядом с ней. Она повернулась на бок, неподражаемо улыбнулась, сняла наушники и положила их между нами. Теперь я услышал Моцарта.

Когда музыка смолкла, Матильда погладила меня по лицу и сказала:

— Знаешь, Вольфик, я, наверное, опоздала родиться лет на двести. Чудесное было время, когда сочиняли такую музыку.

— Но люди тогда голодали, — возразил я.

— Родилась слишком поздно, но раз уж это так, то я хотела бы умереть в тридцать шесть лет, — сказала Матильда. — А сегодня я пришла только затем, чтобы передать тебе, что вечером члены правления собираются в доме моего отца.

Она поднялась и весело посмотрела на меня сверху вниз.

— Встань, лежа ты смешон… Сегодня вечером горячего не будет, только холодные закуски. Служебная машина заедет за вами и всех соберет. Отец так распорядился, чтобы можно было выпить.

— Почему же ты просто не позвонила?

— Ты не слишком галантен. Думала, ты обрадуешься, если я явлюсь собственной персоной… Шоферу я сказала, чтобы он заехал сюда сегодня вечером. В конце концов, моя квартира уже не засекречена.

— Это было неумно. Шофер станет рассказывать, что позвонил фройляйн Шнайдер, а вышел Вольф. Через пару дней об этом будет знать весь персонал.

— Ну и пусть, — отмахнулась Матильда.

— Я не собираюсь вечно оставаться в твоей квартире. Она для меня слишком фешенебельна, действует расслабляюще, а ты не долго продержишься у отца. А что ты вообще собираешься впредь делать?

— Нашел о чем волноваться! Может, я открою магазин грампластинок или соблазню одного из близнецов, а может, совершу чудовищную глупость.

Мы пили вино и черпали ложками вкуснейший густой овощной суп, который по заказу Матильды доставили из ближайшего итальянского ресторана. Шнайдер, бойко жестикулируя, изображал веселость; его болтливость наводила на мысль, что перед заводом открылось безмятежное будущее. Мы говорили о футболе, немного о политике и много о смысле и бессмысленности забастовок, о холодном лете и об ожидаемом плохом сборе винограда — неисчерпаемая тема, поскольку все мы, за исключением Хётгера, были любителями вина. О заводе и о недавних событиях почти не упоминали. Собственно говоря, мы вели себя как случайно собравшиеся в баре гостиницы люди, боящиеся скуки. Не хватало только неизбежных в таких случаях мужских анекдотов.