Макс фон дер Грюн - Лавина

— Это настоящий шантаж! — вскричал Ларс.

— Знаю, — с улыбкой заметила Матильда, — но вы не оставляете мне другого выбора. Мы уходим. Мы сказали все; от вас зависит, какое решение принять. Мою угрозу вы знаете, и я осуществлю ее в случае необходимости. И не забудьте: свидетелей у меня достаточно… Пошли, Вольф.

Она встала, взяла меня за руку и вывела из квартиры.

Когда мы спускались в лифте, нервы у меня были на пределе. У машины Матильда сказала:

— Поезжай, поезжай ко мне, чепуха, к тебе, конечно. Твоя жена все еще не прислала тебе вещи? Я уверена, что близнецы ей сейчас позвонят. Ведь тете Кристе они всегда могут поплакаться в жилетку… Садись, поехали. В подвале есть шампанское, Хайнрих выписал его прямо из Франции, он всегда говорил, что оттуда, если это касается еды и питья, никогда не поступает ничего плохого. Шампанское урожая шестьдесят девятого года, редкий экземпляр. Мы его заслужили.

Ее радостное настроение вселило в меня грусть.

— Матильда, — сказал я. — Ты с самого начала запланировала свое выступление на сегодняшний вечер?

— Да, но только не на сегодня. Сегодня я была просто в ярости из-за того, что мой рассказ о Вагенфуре и о том, как погибли их родители, почти не произвел впечатления на близнецов. Ну а Хайнрих был, конечно же, самым нежным любовником на свете. Только у меня не осталось другого выбора, кроме как унизить себя, а его изобразить зверем. Хайнрих мне это простит.

Шампанское было отменным.

После второго бокала Матильда расслабилась. Она много смеялась, хлопала себя по коленям, но, когда я хотел ее поцеловать, она грубо оттолкнула меня и прошипела:

— Вольфик, хочу, чтобы в будущем у нас было полное взаимопонимание: есть только один человек, которого я буду любить до конца жизни, и ты его знаешь. То, что он мертв, не имеет никакого значения!

Был вторник, десятое июля. Солнце расцветило узорами стены кабинета, который был когда-то кабинетом бога-отца; Шнайдер по обыкновению сидел на краю стола и вертел в руках какое-то письмо. Он задумчиво смотрел в окно, будто забыв о всех нас — о Хётгере, Адаме и обо мне, — и улыбался улыбкой победителя; в ней были одновременно облегчение и усталость.

Все еще улыбаясь, он медленно повернулся и произнес довольно деловым тоном:

— Так вот, господа, близнецы не будут продавать свой пай третьему лицу, а если продадут, то только заводу. Срока они не называли, но подчеркнули, что предложат нам свой пай только тогда, когда мы сможем собрать деньги. Вы знаете, что для этого может потребоваться несколько лет, даже при хорошем положении с заказами, которое мы сейчас имеем. Такому повороту дел мы обязаны господину Вольфу. Он заходил к ним, конечно с моего ведома, и объяснил, что продажа в настоящее время имела бы лишь негативные последствия… Ну, кажется, это препятствие мы преодолели.

Адам и Хётгер кивнули мне с искренней радостью на лицах. Адам казался даже растроганным, так как несколько раз доставал носовой платок. Я был благодарен Шнайдеру за то, что он не упомянул о Матильде. Это была лестная ложь — приписать все заслуги мне. Во всяком случае, ни Матильда, ни я и словом не обмолвились Шнайдеру о том, как она шантажировала близнецов. Мы с ней условились молчать об этом, и можно было быть уверенным, что и близнецы никогда ничего не расскажут.

— А теперь мы со спокойной совестью можем напиться, — сказал Шнайдер, положил письмо на стол и довольно потер ладони. — В ближайшие дни я приглашу членов правления в наш лучший ресторан, к Ленхофу, на праздничный ужин. Такую малость мы можем себе позволить.

Он замолчал, будто мы его перебили, потом стал напряженно прислушиваться к тому, что происходило за окном.

— Ничего не слышите? — спросил он. — Множество людей бегут по двору.

Я подошел к окну и посмотрел вниз: внизу перед входом в заводоуправление полукругом стояла толпа, насколько я мог судить, тут собралась половина персонала. Все они молча смотрели вверх, на меня.

Я уперся обеими руками в подоконник, сзади подошли Шнайдер, Адам и Хётгер. Я отодвинул предохранитель и широко распахнул окно вовнутрь. Когда народ во дворе увидел Шнайдера, раздался чей-то крик:

— Шнайдер, давай вниз!

И тут же многие подхватили хором:

— Шнайдер! Спускайся вниз!

Мне казалось, что их крики, как волны, обрушивались на наши головы. В требовании спуститься звучала угроза.

Шнайдер побледнел. Тем не менее он спокойно взял со стола письмо близнецов, сложил его и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Закройте окно и пошли за мной, — приказал он.

Не торопясь, он вышел из кабинета, медленно прошел по коридору, медленно спустился с четвертого этажа. Мы молча следовали за ним. Внизу он открыл внутрь двери флигеля, укрепил их шпингалетами, чтоб не захлопнулись. Потом вышел во двор.

Толпа окружила нас плотным кольцом. Люди смотрели на нас не враждебно, напротив, их лица были вполне дружелюбны. Довольно самоуверенный мужчина лет тридцати, которого я не раз видел раньше, вышел из первого ряда, прямиком направился к Шнайдеру и молча передал ему какую-то газету. Потом он вернулся на прежнее место и какое-то время стоял опустив голову, будто хотел собраться с мыслями. Наконец он рывком поднял голову и сказал громогласно:

— Коллега Шнайдер, мы требуем объяснения. Мы хотим знать, что́ в газетной статье, которую я тебе дал, правда, а что́ нет. Мы убеждены, что правление как раз обсуждало эти вопросы. В статье сказано, что наследники Бёмера после окончания двухгодичного срока обязательно продадут свой пай. Мы хотим знать кому.

Шнайдер сделал движение, будто хотел вернуться обратно. Потом опомнился и ответил:

— Я не знаю, что написано в этой статье, узнал только то, что ты сейчас сказал. Но сегодня вечером я ее прочту. В конце концов, ее напечатала, — насмешливо добавил он, — ведущая экономическая газета страны. И все-таки ни одно газетное сообщение не может быть настолько важным, чтобы его нельзя было прочитать днем позже. Для меня важнее вопрос, почему столько народа скопилось здесь из-за какой-то газетной статьи? В начале нашего пути мы решили четыре раза в год проводить общие собрания коллектива, на которых каждый имеет право, нет, даже сочтет своим долгом взять слово, высказать свои сомнения, недовольство и тому подобное, и правление должно будет дать разъяснение. Кто не придерживается этого правила, тот выражает недоверие руководству. Хуже того, тот не верит в себя и в свою работу на заводе.

— Коллега Шнайдер, — сказал тот, кто передал газету, — но в статье сказано, что наследники продадут свой пай или конкурентам, или, может быть, нам. Но если они продадут нам, то мы не получим ни пфеннига прибыли, потому что нам придется сначала купить этот пай. Такая солидная газета не может все это высосать из пальца.