Елена Блонди - Инга

Но нормальную жизнь предлагает ей Петр. И она пугает Виву никак не меньше. Там Инге уготована роль молодой любовницы стареющего нервного мужчины, потерявшего все, и ей вести его, подбадривая и считая неуверенные шаги. А внешне все будет очень даже прилично, столица, институт, роман с довольно известным художников, да чем черт не шутит, может, и замуж она за него выйдет. Сверх-нормальная такая жизнь, на зависть местным кумушкам. Смотрите-ка, наша красавица, не зря хвостом вертела, позировала, вечерами с ним гуляла. Похвалят, да. Позавидуют, и похвалят.

И глядя на раннеосеннюю воду, еще такую летнюю, Вива спросила, о Сереже:

— А ты сама хочешь ли ехать, искать, быть рядом с ним сейчас?

— Нет! — испуганно и быстро ответила Инга, и, казнясь тем, что все ее слова о жертвах, получается, убиты этим «нет», собралась говорить дальше, но Вива предупреждающе положила руку на загорелое колено:

— Молчи. Запутаешь себя в словах. Он умный мальчик, твой Горчик, несмотря на то, что дурак. Сам отпустил тебя и поверь, если жизнь сведет вас снова (коленка дрогнула, и Вива, маясь жалостью, прижала руку крепче), ни слова упрека не скажет. Он все понимает. Потому и написал. Цени это.

— Наверное. Да, — глухо ответила девочка.

— А в Москву? Хочешь поехать, попробовать? Быть с Каменевым, хочешь?

Та вздохнула. Пожала плечами, укладывая подбородок на коленки.

— Не знаю. Совсем не знаю.

— Тогда пока просто живи.

Они сидели, прижавшись плечами. Но у Инги был еще один вопрос, важный, который, как ей осторожно казалось, она уже решила для себя, но хотела, чтоб Вива знала об этом решении.

— Моя правда, ба. Она такая кривая, и видишь, когда нужно было помочь, я соврала. Вранье помогло, а правда — нет. Я… чуть не сдохла. Веришь?

— Конечно.

— Так может, все? Конец моей правде? И надо теперь…

Вива отодвинулась и села прямо, убирая руку с горячего колена.

— А вот тут я тебе отвечу. Если первое же испытание сшибло с ног, то грош тебе цена, Инга. Я тебе очень редко приказываю. Но сейчас говорю, как взрослый человек взрослому. Кончай распускать нюни! Ты такая вот. И не дай себя сломать. Поняла?

Встала и ушла к воде, откидывая волну пепельно-русых волос, закрывающих спину до поясницы. Потрогала воду ногой, пошла в нее, быстро, ни разу не оглянувшись. И по спине видно — злится.

Так, сидя в теплом сентябре, они расставили нужные точки на пройденном Ингой кусочке пути. И девочка успокоилась. Все так же болело сердце. И так же внутри убивалась вторая, невидимая Инга, это она помогла не рассказать, рыдая и колотясь головой, о том, как было, и никуда ведь этого не денешь теперь, разве что вырвать с сердцем вместе. И тем, что она есть внутри, помогала и дальше. Как сказала Вива — просто жить. Продолжить жизнь.

А ночью Вива лежала, выпроводив расстроенного Саныча, и думала, закинув руку за голову. Внучка так и не сказала, кому из двоих она отдала свою клятву. И что толку спрашивать? За телами она уже видит людей, и судя по ее мучительным вопросам, это важно для нее, важнее секса. Ну, пусть так. Какая, в конце-концов, разница, с кем спала, и будет спать горячая страстная молодая женщина, — если не решит уйти в монашки, с кем-то все равно будет спать. Так подумала Вива, поворачиваясь к окну и жалея, что выгнала Саныча, сейчас так хорошо было бы с ним заняться любовью.

Утром она купит ей билет. Пусть девочка встряхнется, как следует. Иногда жужжащий мегаполис полезнее томного, все позволяющего юга. И это лучше, чем жить, сузив свой мир в одну точку и изнемогая от неизвестности, что и как там с Сережей. Пока она еще может оторваться, пока потрясение от сказанной лжи держит ее на расстоянии, пусть увидит другие пути. Хорошо бы она захотела поехать к Зойке. Хотя, что там, сидеть в углу и смотреть, как та поет и прихорашивается для своего Мишеньки?

Но утром Инга внезапно выбрала сама.

— Ба, я поеду к Виолке. Она меня каждый год зовет, квартира у них большая. А маме позвоню, и к ней из Москвы съезжу.

Болтала в кружке ложечкой и Вива с облегчением смотрела, как разгорается на смуглых щеках румянец.

— Вот и чудно. А Петр, ты ему позвонишь?

Девочка пожала плечами. И улыбнулась, морща нос.

— Может быть. Но, главное, ба, я еду не к нему, понимаешь? Захочу — позвоню. А нет, уеду, он и знать не будет.

— Это главное, — согласилась Вива. И откидываясь на спинку стула, сказала секретным шепотом:

— А когда вернешься, у нас с Санычем будет сюрприз. Для нас всех. Сядем, он расскажет.

Инга попробовала выведать, что решать будут, но Вива смеялась и отрицательно качала головой.

Сидя в пустом купе, Инга думала, перебирая воспоминания, о Виве и разговорах с ней, о Петре и его мастерской. О Виолке, которая радостно заорала в телефонную трубку, ну, наконец-то собралась, Инга-копуша! Я тебя встречу, на вокзале!

Не хотела думать о Горчике, но вдруг пришлось. Потому что простая мысль, после очередного приступа тошноты пришла и ударила ее по глупой голове. Она беременна. И это кончается ребенком, даже если кажется — ничего пока не изменилось, наоборот, похудела так, что ключицы эти…

И она не знает, чей это ребенок! Кто отец. Сережа или Петр. И как она теперь выберет путь рядом с Горчиком, если сама наломала дров за пару внезапных дней? Вот тебе, милый друг, детеныш, а чей, и сама не знаю…

Вот во что превратилась ее жертва, ее безоглядное решение — быть с Сереньким, быть с ним целиком, и неважно, к чему приведет их первая ночь. Привела…

Поезд замедлился, тормозя у какой-то станции. Поплыли мимо яркие шишки фонарей, решетки теней на платформе. В коридоре затопали и заговорили люди.

Инга пересела на застеленную койку, улеглась, накидывая на живот простыню. С опаской положила руку поверх полотняных складок, прислушалась. Под ладонью ворочалась легкая тошнота. И ничего больше. Но ей казалось, там внутри, зреет что-то чужое, настойчивое и неумолимое. Ест ее, набираясь сил, чтоб все изменить.

Фонарь за окном цепкими пальцами-лучами пролезал через ресницы. Инга зажмурилась. Даже и кинуться в воспоминания ей нельзя. Так сильно еще они болят, все-все. От первого, когда вышел из-за камней, крича ей обидные слова. До последнего, заключенного в неровные строчки записки, в которой — я люблю тебя Инга и всегда буду ляля моя кукла моя золотая…

Она положила руку на глаза, придавливая. Под веками вместо яркого света расплылись черные и красные пятна.

— Ну, ты и вляпалась. Михайлова Инга…

Засыпала, настороженно через дрему слушая, как шаги приближаются и минуют ее тайное убежище, подаренное толстой, все вдруг понимающей проводницей, спасибо ей. А внутри совершался ребенок, еще такой крошечный и совершенно беззащитный перед ее возможным решением, она ведь прикидывала тайно, попросить Виолку, насчет врача. Потому и согласилась поехать без уговоров.