Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух

Он понял, что я говорю серьезно, и смущенно шепнул мне:

- Хорошо, пропущу стаканчик с Эдо и больше никакой выпивки, честно!

Квартира была битком набита мужчинами в белых рубашках с галстуками в разной, в зависимости от количества выпитого, степени скособоченности. Их жены сидели в обнимку и покачивались направо-налево, распевая песни Здравко Чолича: "Поезд в Подлугово”, "Белградский Апрель”. Когда на магнитофон поставили коло [25], веселью не было края. Скакали и верещали боснийки, трясся дом по улице Кати Говорушич 9а. Стипо Билан, отец моего шафера Зорана и тогдашний председатель Скупщины Боснии и Герцеговины, воспользовался толкучкой и осоловелостью Нади Липы, крупной, заметной дамы. Ущипнул он ее несколько раз за задницу, с особенным удовольствием, оттого что знал, что она из Биелины. Биелинки особенно ценятся боснийцами, потому что, как говорят, с ними куда быстрей окажешься в постели, чем с чопорными герцеговинками. Это объяснялось тем фактом, что Биелина находится на плодородной равнине, а Герцеговина покрыта скалами и утесами, в которых, в отличие от биелинской долины, женское целомудрие остается единственным ценным имуществом. Выскочила Липа на кухню и сказала своему мужу, доктору Липе, что председатель Скупщины Боснии и Герцеговины ущипнул ее за задницу!

- Пускай его, жалко тебе, что ли! - сказал доктор своей жене. Этот Липа лечил Мурату сердце, и отец вопреки обещанию потихоньку подбирался уже ко второй рюмке:

- Да ладно, доктор, давай по одной, ведь раз в жизни сын женится, все-таки!

Доктор поступил как медицинский Макаренко:

- Дай Боже чтобы обошлось одной, Мурат, человек склонен к бигамии, так что лучше оставь уж ты эту ракию, пожалуйста!

- Тогда дай мне выпить. Чтобы, не дай Бог, никогда он с Майей не расставался, смотри, какая у меня сноха красавица, прямо куколка!

В тысяча восемьдесятом году умер Тито, а годом позднее, за фильм "Вспоминаешь ли Долли Белл?" я получил "Золотого Льва" в Венеции. Трехлетний Стрибор беспокоился о судьбе нашего пса:

- А что будет с Пикси, вдруг лев его покусает?

Друзья моего детства чувствовали себя частью этого фильма; Паша, Харис, Белый и Труман с восторгом узнавали картинки из нашей жизни на большом экране. Ньего работал электриком на трансокеанских лайнерах, и победа "Долли Белл" застала его посреди Индийского океана, где по транзисторному приемнику он слушал радио Рима, потому что любил итальянские канцоны. Вдруг в новостях он несколько раз услышал мои имя и фамилию. Станцию было плохо слышно, все время пропадал сигнал, и он тряс транзистором в воздухе, крутил его, ища такое положение, в котором голос диктора был бы разборчивым. Не понимал он, с чего это вдруг все время упоминается мое имя, и подумал: "Наверное, этот придурок грабанул какой-нибудь банк? Или не дай Бог, кого убил?!". И только добравшись до первого порта и новостей, он вздохнул с облегчением. Понял он, что его друг просто получил первый приз в Венеции.

Фильм "Вспоминаешь ли Долли Белл?" был снят потому, что перед тем я увидел "Амаркорд" и встретил Сидрана, но еще и потому, что наступившие времена создали такую возможность. Тито болел, и мы видели его по телевизору чаще, чем когда бы то ни было. Хамза Бакшич, директор Телевидения Сараево, спал в своей канцелярии, на армейской койке, чтобы показать, как горюет он из-за болезни Маршала. Как солдату партии Тито, проект "Долли Белл" ему не нравился. Сараевское телевидение участвовало в совместном производстве фильма, но помешать съемкам он не мог. Когда фильм был закончен, он пытался препятствовать его показу. Послал он запретную телеграмму Весне Дугонич, ответственному редактору Сараевского Телевидения. В телеграмме этой, по обыкновению титовых питомцев, он не запрещал показ в кинотеатре "Тесла", но написал, что он не рекомендуется. От типов вроде Бикшича этот фильм защищала его поэтичность и авторитет Раты Дугонича, шефа коммунистов Боснии и отца Весны Дугонич. Она же успех фильма "Долли Белл" принимала близко к сердцу, как свой личный, и использовала авторитет отца как щит от нападок. К тому же время Бакшича и всех тех, кто хотел защитить Тито от новых веяний, уже прошло. Остроумие "Долли Белл" разоружало и свирепейших воинов титовой партии, включая и тех, кто стояли повыше Бакшича. Даже Мухаммеду Кресо, правой руке Хасана Грапчановича, секретаря ЦК Боснии и Герцеговины и боснийского Геббельса, как называл мой отец этого цензора всех художественных проектов в Боснии, понравился этот фильм.

В фильме "Вспоминаешь ли Долли Белл?" улица была представлена в качестве единственной аутентичной сцены в Сараево. Здесь, будто на ладони, была показана нетронутая и никем прежде не вскрытая драма городской окраины. К тому же здесь сараевские жители впервые смогли сопоставить себя с увиденным на экране, увековеченным изображением своей собственной жизни. В особенный восторг привел сараевцев тот факт, что их драмы, образы их отцов, матерей, сестер и истории их собственных жизней были поняты по всему миру, везде, где был показан фильм.

Посредством этого фильма время, будто море выбрасывающее после бури знакомые предметы на берег, чудесным образом обнажило перед глазами горожан привычные истории и вещи в совершенно новом и резком освещении.

Абдулла Сидран попал в раму полотна моей жизни как мученик. В сценарии к фильму "Отец как разваливающийся дом" он обрисовал собственную семейную драму, и главным персонажем там был его отец, ставший жертвой Голого острова. Из-за него Сидрана недолюбливали в сараевских политических кругах. Встретились мы в столовке Радиотелевидения Сараево, на котором я тогда работал. В это время Сидран, как это частенько с ним случалось, уже несколько дней подряд связывал день с ночью через выпивку и ночные потехи. Одаренность Сидрана бросалась в глаза в этой столовой, полной хмурых работников телевидения и запаха подгоревшего масла. Благодаря певческому таланту Сидрана, а также его ораторским способностям, выглядел он настоящим аристократом из книг. Говорил он, будто диктуя машинистке диалоги для своего нового сценария. В которых не было ни одной лишней запятой, не говоря уж о лишнем слове. Позднее я понял, что на самом деле он все время пишет, даже когда окружающим кажется, будто говорит. На этом своем языке он и сказал мне:

- В писательстве равных мне нет, включая и Гордана Михича, поэтому можешь не сомневаться, есть у меня для тебя сценарий!

Через месяц написал он краткую версию сценария, в которой главный герой Дино, сараевский подросток, показан в момент, когда в жизни его начинается важный этап духовного созревания. Сидран умело увязал семейную драму, с кульминацией в сцене отцовской смерти, и личную драму подростка Дино, влюбляющегося в девушку, привезенную из деревни в город для подготовки к занятию проституцией в Милане. Величественной получилась сцена смерти динова отца Махи, коммуниста и мечтателя, который отправляется на тот свет, пока сын читает ему из "Науки и жизни" о научно обоснованной возможности вечной жизни. Автобиографическая достоверность и мелодичность сидрановых диалогов придавали этой сцене настоящую мощь. С легкостью нашел я и ответ на вопрос, кто будет играть отца: вспомнился мне Слободан Алигрудич, этот импозантный черногорец. Не раздумывая ни секунды, Алия согласился на роль в моем фильме. Простоянно вздорил он с администраторами и Олей Варагич по поводу гонорара, а после и вообще насчет всякой ерунды. До конца съемок не хотел подписывать договор. Нравилось ему ругаться с неприятными людьми, в особенности с организаторами матчасти. Никогда, ни до того, ни после, не встречал я обаятельного человека с такой склонностью к самоуничтожению. Выкуривал он по пять пачек "Мальборо" ежедневно, щипал актрис за задницы прямо в кадре, мечтал вместо актерства заняться каким-нибудь серьезным делом, например, выращиванием арбузов; однажды во время съемок вырубил оператора Вилко Филача инъекцией лекарства, предназначенного для обездвиживания в сцене смерти...! Имел он готовые ответы на все, в том числе и на важные экзистенциальные вопросы. Ожидая возвращения Майи и Стрибора из Триполи, где они гостили у майиной мамы, работавшей там доктором, я спросил его: