Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух

- What a proud people , - сказал чувствительный художник Джонни. - They fight for their bar, I have never seen it in my life.

Мы были вроде узников чеховской драмы, у которых малейшая возможность перемен вызывают страх и паралич. Одержимы они этим страхом, как мучительным сном, не позволяет он им войти в новую жизнь и проснуться в каком-нибудь новом времени и даже, может быть, месте.

Этой довольно необычной забастовке предшествовало посещение возмущенных завсегдатаев кафаны «Шеталиште» градоначальником Сараева, господином Мухамедом Крешевляковичем. Встречу эту организовал политик, борец за права человека и дипломат Срджан Диздаревич. Встреча была начата словами самого старого завсегдатая кафаны, господина Йозо Франчевича. Он начал без околичностей:

- Господин градоначальник, чтобы сразу расставить вещи по местам: я вовсе не пьяница, но я человек этой кафаны и потому решительно утверждаю, что мы, постоянные посетители «Шеталишта», никогда не откажемся от прав на нашу кафану!

Градоначальник никак не мог взять в толк, о каких правах говорит господин Франчевич. Эту проблему, как и многие другие не имеющие решения проблемы города Сараево, он видел, но не трудился над попыткой ее понять. Видимо, никогда в истории человечества не существовало права на кафану, основанного на сидении в ней целый день посетителей? Крешевлякович хотел выказать свое расположение и спросил посетителей и кафанских бунтарей:

- Что будете пить, господа? - и Йозо Франчевич сказал:

- Двойную виноградную, если можно, чтобы девчонку два раза не гонять.

Общение с прохожими было специальностью моих друзей из «Шеталишта». Апплодисментами встречали они появление перед кафанским двориком красивых девушек, а те, кто постарше провожали их словами:

- А не хочет ли соседушка завернуть на чашечку кофе, сока, или может какого-нибудь деликатного алкоголя, скажем, ликерчика?

Воодушевленные присутствием уважаемого гостя, они стали соревноваться в дурости и остроумии, во много раз превосходящими обычный уровень их дурачества. Когда какой-то замотанный в шарф человек промчался мимо на мотоцикле, один из чревовещателей, кажется, это был Чука, сначала изобразил скрежет тормоза, а потом крикнул:

- Эй, земляк! - бедный мотоциклист обернулся, мотоцикл повело в сторону и он улетел в кусты, и там врезался в дерево. Смеху и радости не было конца. В руках смеющегося Деппа уже была жареная колбаска, а ракию ему налил мой кум Зоран Билан, здоровенный детина, предложивший:

- А ну, американец, выпьем по одной!

Замерзшему Джонни я отдал свою куртку «ХТЗ». После шашлыков в «Шеталиште» мы отправились обедать на улицу Кати Говорушич 9а. Отец накормил нас боснийским жарким и во время обеда разговаривал с Джонни на английском. Это было облегчением для нашего гостя, вынужденного часами оставаться актером немого кино. И опять, после обеда я не стал спрашивать, не хочет ли он остаться в квартире родителей и отдохнуть, а потащил его на встречу с паркетчиком на улицу Петра Прерадовича 1. Было ли уместно приводить своего гостя в ремонтируемую квартиру? Вероятно, нет, но мою неутолимую потребность делить хорошее с приятными людьми не смогла пресечь даже Сенка. Так, позже я заметил, что и Дуня со Стрибором, увидев какой-нибудь хороший фильм или удачную сценку, не могут удержаться, не поделившись этим с близкими людьми.

Во время обеда Сенка спрашивала меня:

- Ты чего мучаешь Джонни? Дай ему, наконец, выспаться, пусть отдохнет хорошенько.

В гостиной Джонни изумленно рассматривал обернутый пленкой китайский ковер под столом, я рассмеялся и объяснил:

- Так моя мама борется против легкой и быстрой порчи дорогих вещей.

Джонни сказал:

- Wow .

И мы поехали на мою новую квартиру. Дыханием грели мы замершие руки, и Джонни расхаживал по просторным комнатам и говорил:

- Great, man, really great - пока я обсуждал укладку паркета с каким-то человеком. Договоренность была достигнута, я выпроводил паркетчика и стал любоваться зрелищем, которое всегда мне было по душе. Лучшее в переездах, которых было так много на моем веку, это все эти сваленные в кучу неразобранные вещи, разбросанные по пустым пространствам. Когда из картонных коробок, ящиков и покосившихся шкафов вываливаются вещи и смотрят человеку прямо в глаза и, пока к ним не прикоснешься, кажется, будто видишь их впервые. То же и с фотографиями, скопившимися в обувных коробках и, когда проживешь на свете достаточно долго, их становится больше, чем нужно. Потянешься за одной, второй, а они выскользнут из рук и разлетятся во все стороны, убегут как события, исчезающие или скрывшиеся уже в коридорах забвения. Очень волнующа эта встреча с желанным беспорядком, и все бы ничего, не будь человек будто проклят. Стоит ему решить, что не хочет он больше видеть этих вещей, как они, словно перемещенные неведомой силой, возвращаются и постоянно попадаются на глаза. Поневоле пожалеешь, что не выбросил их вовремя.

Титульный лист газеты « Vox », на ней карикатура с Иво Андричем, насаженным на авторучку, будто на кол. Джонни нагнулся над этим рисунком и сказал:

- It looks like commercial add for horror movie?

Ничего не ответил я ему, но подумал, что появление этого рисунка является подтверждением шутки нашей соседки Велинки. Только теперь это было не смешное происшествие, когда толстозадая тетка грохнулась со стула и, чтобы отвлечь внимание, сказала:

- ... стоит от боснийской трехногой табуретки оторвать одну ножку, все катится к чертовой бабушке.

Сейчас это был уже удар молотком по общему миру, разрушение общего боснийского здания.

- This guy is our Nobel Prize writer.

Джонни спросил, зачем тогда нобелевского лауреата кто-то насадил на авторучку?

- Why they treated him like this?

Нелегко было мне собраться с расползающимися мыслями, чье состояние полностью соответствовало состоянию вещей в квартире, которое мне, впрочем, нравилось именно таким. Когда мысли, наконец, застыли в разных отделах моего мозга, мне стало легче с ними справиться, и не составило уже труда объяснить, кем был этот нобелевский лауреат и почему он насажен на перо:

- Этот рисунок отсылает нас к суровому началу романа «Мост на Дрине», в котором главный герой, Радисав, посажен на кол. По ночам он разрушал то, что строители возводили в течение дня. Постройка моста не продвигалась и, в конце концов, Радисава поймали и посадили на кол. Все это происходило во время оттоманского владычества на Балканах, а строительство моста финансировал Мехмед-паша Соколович, некогда серб, а теперь знатный гражданин Турции, богач и полководец. Мост он строил во исполнение обета. Описание казни Радисава на колу представляет собой самые страшные натуралистические страницы, написанные в нашей литературе. Андрич - мой герой, хорват по рождению, серб по мироощущению, перешедший на сторону, претерпевшую бед как никто другой на Балканах. Писателем он был превосходным, вроде Томаса Манна, а когда у такого маленького народа есть столь величественная фигура, это означает что он хоть в чем-то равноправен своим великим европейским братьям. В его бурной биографии, помимо прочего, значится еще и членство в «Молодой Боснии», организовавшей в Сараево покушение на престолонаследника, хотя прямо замешан в этом заговоре Андрич не был. Докторскую степень получил он в Вене, и эта его докторская диссертация стала одним из источников ненависти, которой распаляют себя боснийские мусульмане. Помимо прочего, в ней было написано, что духовная жизнь во времена турецкой оккупации Боснии развивалась только в православных монастырях. Андрич был послом Королевства Югославии. Тито его не любил, но и не тронул, оставив ему место в югославской литературе. Никто лучше его не знал тогдашних людей и не достиг андричевых высот в демистификации балканцев. Он один полностью осознавал этот драматичный треугольник: ислам, католицизм, православие, в котором объекты любви, как писал он, находились далеко, а ненависти - близко. Мусульмане смотрели на Стамбул, сербы - на Москву, а хорваты на Ватикан. Там находилось то, что они любили, а ненавидимое было вот здесь, между ними. В общем, это был гений.