Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

"Почему девочка становится такой замкнутой? Почти не делится с матерью. Что удерживает ее? Агата... О, боже!"

— Она готова была не отпускать меня от себя. Только изредка позволяла уйти с подругами.

Но в четырнадцать лет вдруг резко изменилась. Приехала из Франции совсем другой. Агата училась там в коллеже, и я поехала встретить ее на границу. Она поцеловала меня, но так, что я сразу поняла — моей дочери нечего сказать мне. Она была в том глупом возрасте, когда главное место в жизни занимают подруги. Под любым предлогом исчезала из дома или весь день висела на телефоне. Я слышала их смех и шушуканье. Но едва входила в комнату, они тут же меняли тему разговора... Она часто целовала меня, но нас разделяла возрастная дистанция. Агата была мне дочерью, а мне хотелось, чтобы она стала и моей подругой.

(Слова эти, словно вспышка молнии, озарили в ней воспоминания: "...наши супружеские отношения вылились в настоящую дружбу".)

Эсперанса закрыла лицо руками. И сидела так какое-то время. Фройлан вспомнил все, что рассказывала ему жена. Та новая Агата, которая возникла из грациозной, равнодушной девушки, игравшей с ним в гольф в Пуэрто-де-Иерро. Она повязывала на голову косынку, чтобы не мешали волосы. Он смотрел на нее сбоку: Агата стояла, пригнувшись, слегка склонив голову, чтобы нанести удар по мячу; ее широкие плечи были выдвинуты вперед, а слегка согнутые ноги, округлые в бедрах, надежно упирались в землю. Почему ее так вдохновляла любая игра?.. Она могла просиживать весь вечер за карточным столиком, покрытым зеленым сукном, хотя ее никак нельзя было отнести к разряду азартных женщин. Почему ей так нравилось играть? Она всецело погружалась в игру.

— Так ли уж тебе это необходимо?

— Я не люблю детей. Для меня...

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Отлично знаю. Я не люблю детей.

Потом родились близнецы, и Агата ухаживала за ними, но как-то торопливо, брезгливо, без души. "Она еще слишком молода". Так он думал до сих пор, но в это утро все перепуталось.

Он начинал смутно догадываться о причинах и следствиях, которые увязывались между собой.

Говорили, что Агата не такая красивая, какой была ее мать, что она более современна, с ее торчащими скулами, коротким, пленительным подбородком и длинной шеей.

Он оглянулся на тещу, мысленно сравнивая ее все еще прекрасное тело с образом жены.

— Мне надо ей кое-что передать, — невольно вырвалось у него.

Эсперанса отвела руки от лица, взглянула на журнальные вырезки, разложенные Фройланом на столе, спросила:

— Что это?

— Вентура всегда носил их с собой. Купил журналы.

Она снова закрыла лицо руками и задрожала. То была нервная дрожь, без слез.

— Успокойся, Эсперанса. Выпей кофе. Тебе это необходимо.

(Я сказала, что ты умер... Так будет лучше. Последовало ужасное молчание... Для кого-то он умер при жизни.

— А что бы ты сказал на моем месте? Что ты ни с того ни с сего бросил нас, потому что тебе так захотелось, потому что тебе взбрело в голову, будто тебя хотят уничтожить как личность?

И она жила бы то с тобой, то со мной... Научилась бы лгать.

Всегда испытывала бы неловкость с одним из нас.

Можешь не сомневаться, я постараюсь сделать все, чтобы не со мной... Дочери принадлежат матерям.

Она женщина. Позже она осудит тебя, а меня поймет.

Она слышала его жаркое, прерывистое дыхание, словно дыхание влюбленного или умирающего.

— Так что бы ты сказал на моем месте? Что ты воскрес? Девочка потеряет веру в меня, во всех.

Неужели тебе не ясно? Мы разобьем ей сердце. Послушай, Вентура... Вентура, ты меня слышишь?

Раздался легкий щелчок: Вентура повесил трубку.)

— Оставь их мне, я сама ей передам...

— Не могу. Они принадлежат ее отцу. Доброе маленькое наследие Вентуры. Но это легкое, как листок, наследие так отягощало их... Всего две журнальные вырезки. Руки его дочери могли бы прикоснуться к тому, что он тайно носил с собой, украдкой от любимой жены, от сына; к тому единственному, что дошло до него и с чем он мог не расставаться. Фройлан подумал, что любил бы это легкое, удивительное наследие, если бы его отцом был Вентура.

— Как ты ей все это объяснишь? Подумай, Фройлан. Подумай, что ты собираешься сделать.

Фройлан уже стоял перед ней. Эсперанса придержала его за рукав.

— Не лишай меня дочери. Ты не отнимешь ее у меня! Ради бога, ты ведь уже ничем не поможешь ему. . Ты не знаешь, что такое мать.

— Я знаю, что такое отец. И был бы признателен тому, кто рассказал бы правду обо мне дочерям. Какая чушь! Мои дочери никогда бы не разлучились со мной.

— Ну что ж! Я опровергну все, что ты скажешь.

Она смотрела на него с таким безумным отчаянием, что вызывала жалость.

— Я опровергну это, даже если обреку себя на муки. Но, обрекая себя, я обреку и других...

— А Вентура?

— Его уже нет. А она есть. И я буду все опровергать. Посмотрим, кому она поверит. .

Эсперанса резко отпрянула от него, сжав губы.

Вот та Эсперанса, от которой ушел Вентура.

Она восстанавливает тебя против мужа, Агата... И подумал: "Агата поверит мне", но в душе тут же предостерег себя: "Будь осторожен!"

Не отдавая отчета своим поступкам, он повернулся к официантке бара и спросил:

— Сколько с меня?

— Перестань. Я еще не ухожу отсюда.

— Ты не поедешь с нами?

— Нет.

Он уходил, бросая женщину, которая, в конце концов, только что перенесла тяжелый удар, хотя муж давно уже почти ничего для нее не значил. Столько прожитых вместе лет, воспоминаний, душевных мук... И вместе с тем такое заявление.

В дверях он обернулся. Эсперанса пристально смотрела перед собой, готовая испепелить любого, кто посмел бы разлучить ее с дочерью. Фройлан не мог не восхищаться ею. Отвращение, сочувствие и уважение вызывала в нем эта бесстрашная молчаливая борьба. Он не станет с ней объясняться, не обязан этого делать, но и Агате тоже ничего не расскажет, Эсперанса заслуживала этого. Он просто отдаст ей без лишних слов, молча, эти журнальные вырезки и, таким образом, никого не предаст.

Фройлан натянуто улыбнулся и махнул рукой женщине, которая вызывала в нем сейчас сострадание. Официантка с любопытством смотрела на них. Фройлан громко, как можно естественнее спросил:

— За тобой заехать на обратном пути?

Эсперанса молчала, словно собиралась с духом для великих усилий. Наконец произнесла:

— Поезжайте потом домой.

Он еще раз махнул ей рукой и направился к машине. Эсперанса услышала, как хлопнула дверца. И машина рванулась с места.

"Моя дочь. Сейчас туда отправится моя дочь. Она не увидит его лица. О чем она будет думать?

О господи, если я хоть что-нибудь сделала в жизни хорошего, если ты хочешь отплатить мне добром за то, что я ее так любила..."

Она допила кофе, взглянула затуманенными от слез глазами поверх чашки на настенные металлические часы, висевшие над баром. Половина двенадцатого. Закрыла глаза.