Ян Козак - Адам и Ева

— Голова у тебя уже не болит? — спросил я Еву.

— Нет, прошла. — Глаза ее вдруг блеснули. — Но мы ведь обещали детям…

Одной рукой она погладила коротко остриженную головку Луции, а другой сжала плечо Томека.

— Послушайте, — неожиданно проговорил инженер. — Я вот все думаю об этом вашем деле. И надумал попробовать одну штуку, хоть это чертовски трудно, но может и получиться. Наперед я вам ничего, разумеется, не обещаю. Многое зависит не только от меня.

— Наконец-то речь не мальчика, но мужа! — воскликнул директор и приятельски шлепнул инженера по спине. — Это нужно отметить!

Было заметно, что предложение директора произвело на Еву должное впечатление.

— Ну как? Поедем? — спросил я.

Поколебавшись, она повернулась к детям и решительно заявила:

— Дети, купанье откладывается на завтра.

Луция, не пропускавшая ни одного слова из разговора, плаксиво затянула:

— А я хочу купаться…

— Что за манеры, Луция? В девять часов, не позже, мы будем дома. Томек останется с тобой.

Войдя в дом, она увлекла за собой Луцию и Томека, но в дверях еще раз оглянулась:

— Сейчас улажу отношения и вернусь. Заодно и сама марафет наведу.

Какое-то время из окна еще доносились жалобы и хныканье, потом все стихло.

— Ну вот, уговорила, — произнесла Ева, объявившись минут через двадцать. — Все, можем ехать.

Штадлер смотрел на нее в полном изумлении.

Ева переоделась в белое платье с едва приметным оттенком ванильной желти. Смуглое лицо, загорелые руки и плечи, густые черные волосы делали ее похожей чуть ли не на мулатку. Выглядела она свежо, успела подчернить ресницы, а губы подкрасила помадой тускловишневого цвета. На смуглой шее, прямо в глубоком вырезе платья, солнечным светом лучилось янтарное ожерелье.

— Ну как? Можно уже появляться на людях? — обратилась она ко мне.

В голосе ее совсем не чувствовалось усталости; в нем звенела жизнь.

— Мне иногда приходит в голову, что твои мигрени — просто выдумка, — ответил я.

Ева рассмеялась счастливым смехом. Улыбкой, которой она меня одарила, мне пришлось поделиться с директором и инженером.

— Очень красиво. Но не захватить ли еще и кофточку? — посоветовал директор. — В погребке холодок хоть и приятный, но сыровато.

— Не стоит, — без колебаний отвергла совет Ева. — Часок-другой приятного холодка не помешает. Зной прокалил меня уже насквозь.

Она обернулась ко мне:

— Я обещала Луции и Томеку вернуться не позже девяти. Поехали.

Усталость ее как рукой сняло. Быстрой пружинящей походкой она пошла к машине. И шла, словно оделяя всех дарами.

Инженер не сводил с нее глаз. Галантно подскочил к дверце, хотя обе они и без того были распахнуты настежь.

Машина прогрелась донельзя. Настоящее пекло.

Зато в погребке на нас повеяло освежающей прохладой. Боуша все приготовил. Лампа освещала простой продолговатый стол и лавки вокруг него. На столе — два холодных блюда, хлеб, бокалы и бутылки с белым и красным роудницким разных лет выдержки. Сбоку, в древней каменной стене, поросшей мягкой седой плесенью, мерцал камин. Стены, влажные от подвальной сырости, отливали матовым блеском; пламя камина отбрасывало красноватые блики и на гигантские деревянные бочки, выстроившиеся в длинный туннель; на некоторых были надписаны названия виноградников — «Совице», «Брзанки», «Бехлин».

Вступив в этот седой от старины, отдающий затхлостью склеп, я почувствовал, что расслабился. Словно попал в какой-то волшебный мир, чуждый суете и хаосу. После стольких дней изнурительного зноя, лишавшего сна даже по ночам, это было особенно приятно. Тем более что инженер хотя и не слишком определенно, но откликнулся на нашу просьбу. Меня даже не задевали его галантность и внимание, которые он оказывал Еве.

Инженер откровенно ухаживал за ней. А я похохатывал про себя. Мой милый, не ты первый и не ты последний, кто к ней подбирался, прельстясь призывной прелестью красивой женщины. Ведь она прямо-таки обдает жаром чувственности. И с тобою она расправится, как с другими, успокаивал я себя.

После двух-трех выпитых бокалов у инженера развязался язык. Приглушив голос, он с самоуверенной небрежностью рассказывал нам о своих поездках. И мы, с удобством расположившись за столом, потягивая винцо, посетили вместе с ним Париж, Франкфурт, Венецию и всякие прочие места, где он уже побывал. (Путешествия — наша с Евой страсть и слабость.) Без сомнения, под воздействием выпитого — а мы пили вперемежку красное и белое вино разных лет выдержки — нам особенно отчетливо представлялось, как наши поливальные установки помогают увлажнять земли разных стран, как брызжет из них живительная влага, дарующая жизнь всему растительному миру.

Сперва Ева слушала инженера рассеянно, а теперь внимала ему как зачарованная. Схватывала на лету всякое оброненное слово, согласно кивала, внимая рассказу о вынесенных им впечатлениях. Когда же Боуша — он сидел вместе с нами за столом, постоянно подливая вино, — принес из канцелярии магнитофон и включил музыку, Ева и вовсе ожила! Глаза засветились, как у кошки, она ерзала, вертелась на лавочке, кровь так и бурлила в ней. Вскоре она позвала меня танцевать.

Стол приставили поплотнее к стене, чтобы освободить у камина как можно больше места. Ева лучезарно улыбалась мне. Лицо ее разгорелось, она жарко стиснула мою руку. Оглянувшись, я убедился, что улыбка ее обращена и к Штадлеру! При каждом повороте взгляд Евы ласточкой перепархивал на инженера.

Потом он пригласил ее. Черт побери, танцевал он много лучше моего, куда более ловко и уверенно. Не знаю отчего, но в быстрых танцах я сбиваюсь с ритма.

Складывалось впечатление, что они вполне понимают друг друга. Инженер что-то нашептывал Еве, а она заразительно, весело смеялась. Потом подняла руки и сама положила ему на плечи. Ей так нравилось танцевать! А Штадлер — еще бы! — истолковал по-своему этот ее доверительный жест.

Танец окончился, но они не разошлись, уселись рядом. А дальше все продолжалось в том же духе. Меня Ева как бы совсем уж не замечала.

Прошло довольно много времени, мы выпили порядочно, и я напомнил Еве:

— Уже девять. Пора бы возвращаться.

— А чего ты спешишь? — удивилась она. — Когда в последний раз мы выбирались из дома? Мне тут хорошо, — безапелляционно добавила она.

От быстрого танца Ева запыхалась, грудь ее то вздымалась, то опускалась. Она перевела дух и, словно только сейчас вспомнив, попросила:

— Адам, пожалуйста, позвони детям и предупреди, что мы задержимся еще немного.

На лице Штадлера мелькнула самодовольная усмешка. Сердце у меня зашлось от гнева.

— А твоя мигрень совсем тебя отпустила? — прошептал я Еве на ухо таким елейно-ядовитым шепотом, что она оторопела. На мгновенье словно приросла к полу, поглядела на меня пристально и испытующе, а потом отрезала, сердито сверкнув глазами: