Ян Козак - Адам и Ева

— Я ведь уже сказала — ничего у меня не болит! Двигаться мне полезно… А пан инженер отлично танцует, правда? Хорош парень!

Пожав плечами, она снова вовлекла Штадлера в танец.

С той минуты в Еву словно бес вселился. Она плясала без передыху. Перед моими глазами мелькали то ее прогнувшаяся в танце спина, то линия округлых бедер, то высокая грудь, то крепкие стройные ноги… А стоило увидеть ее поднятое к Штадлеру лицо, полураскрытые губы, и сразу казалось, что, танцуя, она льнет к нему, подставляет губы для поцелуя. Она вся была воплощенная чувственность.

Меня ослепила ярость.

Я и всегда-то не слишком приветствовал, когда вокруг Евы увивались разные фаты и щеголи, но мне было приятно, что она нравится, а главное — у меня не было сомнений, что любого слишком назойливого ухажера она приструнит сама… Но такого Ева мне еще не устраивала.

Мы оба закусили удила. Притворялись, будто не видим друг друга. Она плясала, а я веселился с директором и Боушей, без конца вспоминал всякие истории, только бы за столом не прекращался разговор, однако ни одно движение Евы не ускользало от моего внимания. Больше всего мне хотелось схватить этого инженеришку за шиворот и выкинуть вон.

Я предпочел бы с утра до ночи таскать ведра с водой и поливать сад, чем видеть Штадлера рядом с Евой.

Меня просто трясло от негодования. И если я держал себя в руках, то лишь ради того, чтобы не выдать, как я боюсь за Еву. (Чего, однако, стоила мне эта выдержка!)

Было около одиннадцати, когда мы с директором наконец поднялись из-за стола. С трудом — ведь под скамейкой валялась не одна опустошенная бутылка. Зато у меня от этого прибавилось решимости.

— Пора. Придется завтра с утра поливать сад, коли сегодня заливали себе глотки, — сказал я и подхватил Еву, крепко, до боли сжав ей руку.

Она вырвалась, хлестнув меня ненавидящим взглядом.

Директор, хотя язык у него ворочался с трудом, вспомнил, из-за чего мы тут собрались и за что должны были выпить, да запамятовали.

Он по-приятельски хлопнул Штадлера по плечу.

— Ну, так как же? Уверен, что все сладится… — тут он икнул, — …дружище.

— Заметано. — Инженер кивнул в знак согласия. Сейчас, в присутствии Евы, он готов был достать луну с неба. Так увлекся.

— Здорово. Слышал, Адам? Что ты на это скажешь?

— Покамест ничего, — отрезал я.

— Что-нибудь придумаем, — посулил инженер. — Я в скором времени объявлюсь, — добавил он, взглянув на Еву.

— Так по рукам, дружище! — все еще икая, проговорил директор. — Действуй, под лежачий камень вода не течет… Или… под сухой, а? — Он рассмеялся.

Их слова доносились до меня как сквозь вату, вскипевшая кровь оглушала меня гулом в ушах.

Ева отвернулась.

Как будто ей было противно все, что отвлекало ее от танца, музыки, мешало радоваться жизни. Казалось даже, что ее покоробило напоминание Штадлеру о его обещании, которое он дал перед тем, как отправиться в погребок.

Подойдя к столу, она взяла бутылку с вавржинецким и наполнила бокал…

При прощании инженер, склонившись над Евиной рукой для поцелуя, коснулся головой ее груди.

Я обмер. Щеки полыхали, словно в лихоманке. Я чертыхался, проклинал все на свете, но сделал вид, будто ничего не случилось. Директор чмокнул Еву в щечку.

— Прекрасный вечер! — сказала Ева, возвращая ему поцелуй. И, словно вдруг решившись, звонко воскликнула:

— Еще один танец! Напоследок!

Она сама положила руки на плечи ошеломленному Штадлеру — в эту минуту он обратился прямо в соляной столб, — обняла его и провальсировала с ним между огромными бочками, сделав несколько кругов. И вдруг бросила его. Подхваченная неудержимым ощущением счастья, она, тихонько напевая, будто лишь для себя, танцевала теперь одна. Прикрыв веки, расслабившись, словно освободившись от всяческих пут, кружила по влажной бетонированной площадке. Раскинула руки и — как нам почудилось — обнимала весь мир. Не видя никого вокруг, мечтательно улыбалась чему-то своему. Вдруг, вытянув руки, приникла к влажному, холодящему дереву бочки, прижалась к нему лбом, коснулась губами, словно оно было живым.

Мы затаили дыхание. Я до сих пор не уверен, что Ева проделала все это сознательно, а не в каком-то экстазе. По крайней мере это выглядело именно так.

Случись такое в другом месте и в другой раз, я восхищался бы Евой! Гордился бы, зная, что ее порыв вызван мною, что я привел ее в состояние счастливого самозабвения.

Штадлер стоял рядом и весь лоснился самодовольством. Он не сомневался, что все это — его заслуга, пережитым мгновеньем восторга Ева обязана только ему. Я готов был пристукнуть его на месте. Но разве один он тут виновен? А сама Ева?..

Добираясь домой в машине, мы не проронили ни слова. Лишь искоса посматривали друг на друга, стараясь не встречаться взглядами. Я был оскорблен до глубины души; напряжение, возникшее между нами, росло с каждой минутой…

Легли спать, и каждый замкнулся в себе. Я маялся. Молчание было нестерпимо, но мне представлялось унизительным первому начинать разговор. Ева, закинув руки за голову, смотрела в потолок; лежала сомкнув губы и, казалось, долго на что-то решалась; было невыносимо тяжело.

Наконец она заговорила.

— Ну что такое! Ты почему молчишь? — спросила она вроде бы спокойно и миролюбиво. Но под этим миролюбием таился с трудом сдерживаемый гнев.

— И ты еще спрашиваешь? — взорвался я. — И ты еще спрашиваешь? После всего, что произошло?

— Ты вел себя недопустимо! — выпалила Ева. — Как мальчишка. А я просто…

Она умолкла. Потом, будто махнув рукой, произнесла:

— Просто мне было хорошо. Весело. Тебе этого мало?

— Ты так себя вела… — кровь снова бросилась мне в голову, — с этим фраером инженером… Словно последняя девка, господи прости!

Я обрушил на нее свои обвинения — все до единого. Припомнил ей взгляды, улыбки, жесты, прикосновения к Штадлеру и шепот на ушко. Воспоминания вновь разбередили мою ярость, которая переполняла мою душу. Я был беспощаден к Еве, потому что она была беспощадна ко мне.

Ева села на постели. Оцепенело, затаив дыханье, наблюдала за мной.

— Что ты такое говоришь, Адам… Адам?! Да это же безумие, — прерывистым голосом произнесла она. — Ты понимаешь, что говоришь?

— Как последняя девка! — выпалил я.

Ее взгляд испепелял меня. Она молчала. Я-то ждал от нее извинений, объяснения, а она твердила только: «Мне было так хорошо!» С ним… с ним! Ревность не отпускала меня.

— Отправляйся к нему! Слышишь? Уходи!

Ева с пылающим от гнева лицом выскочила из постели и хлопнула дверьми. (Ах, что я натворил!)

Всю ночь я провел без сна, голова разламывалась. «Как последняя девка», — шепотом твердил я, чувствуя себя жертвой предательства. Сердце мое истекало кровью.