Биргитта Тротциг - Охота на свиней

И тут она вдруг вспоминает, что она в Риме, в пансионате Эрдарелли, что она свободная женщина и в бегах.

Как она могла это забыть! Она делает попытку улыбнуться, и представляет, как сверкают в улыбке ее зубы. Мерцающая во мраке мятежная улыбка.

Тишина стоит такая, что госпожа Бьёрк слышит, как ноет ее спина. Триста пятьдесят крон, и даже приличного матраца не дали. Лежа в безмолвном мраке, госпожа Бьёрк чувствует себя обманутой.

Она заплатила, поблагодарила, расшаркалась и добровольно согласилась, чтобы ее заживо погребли в этом мраке. А теперь она проснулась, спина у нее болит, и она понимает, что ее, как всегда, обманули.

Из уважения к другим клиентам гостиницы, она лежит тихо как мышь, боясь издать хоть звук. Когда она наконец все-таки поворачивается, чтобы размять онемевшую спину, кровать под ней скрипит так, словно вот-вот рухнет.

Вдруг за дверью что-то зашуршало. Похоже, там кто-то стоит и подслушивает, кто-то поджидает ее и шуршит, давая понять, что он тут.

Наверно, это жирный хозяин гостиницы — он стоит под ее дверью с огромным секачом в руке. «Дверь открывается вовнутрь, — вспоминает госпожа Бьёрк. — Я в ловушке… Где укрыться, когда от одной стены до другой от силы какой-нибудь метр?»

Хозяин гостиницы стоит под дверью не дыша, госпожа Бьёрк представляет, как сверкают в темноте его зубы.

Она шарит в поисках выключателя, ощупывает стену, находит шнур, проводит по нему рукой, находит выключатель и зажигает лампу.

Едва вспыхивает свет, она сразу успокаивается. Она видит ворох брошенной на пол одежды, видит стул, стол, чемодан, таз для умывания; шорох за дверью смолк. Как видно, на сей раз хозяин убрался, думает она, посмеиваясь над собой. До чего же легко ее напугать.

И её вдруг снова переполняет сумасшедшая радость, как тогда, когда она ела мороженое на Испанской лестнице. В начале любой поездки всегда надо ждать каких-то неувязок. Впрочем, пока все шло гладко: самолет не разбился, пансионат оказался в двух шагах от Испанской лестницы, ее не ограбили, не изнасиловали. К тому же ей удалось поспать. Она так благодарна за этот сон. И вот начинается новый день, а с началом нового дня все пойдет на лад. Госпожа Бьёрк отдохнула и готова к приключениям.

Знать бы только, который час.

В закупоренной комнате нет ни времени, ни пространства, нет внешнего мира, но завтрак входит в оплату жилья, а она голодна как волк.

Накануне во время своих дневных скитаний госпожа Бьёрк тщетно искала, где бы поесть — все рестораны на ее пути были закрыты. Наконец она набрела на какой-то Макдональд, но не захотела смириться с тем, чтобы ее первой итальянской трапезой оказался гамбургер.

Завтрак подается от семи до девяти, только бы она его не проспала. Надо узнать, который час.

Босиком крадется госпожа Бьёрк по лестнице в гостиную, где, ей помнится, висят часы.

«Хорошо бы уже семь, — думает она. — Хорошо бы уже семь».

Но на часах всего половина четвертого.

— Черт побери! — чертыхается она и крадется наверх в свою каморку.

Так вот почему такая тишина! Гостиница спит, весь Рим спит, бодрствует только госпожа Бьёрк.

Ее желудок уже настроился на завтрак. Она лежит, пытаясь заснуть, но думает обо всех тех яствах, которыми полакомится с наступлением утра: кофе с булочкой, дыня, пармская ветчина, итальянское мороженое, торте лини под соусом с горгонзолой…

Она снова и снова решает, что уже семь, и крадется вниз, посмотреть, готовят ли завтрак. Дважды приходится ей снова красться наверх и укладываться в постель, в третий раз оказывается, что уже половина седьмого, она находит уборщицу и не без труда уговаривает ту подать завтрак.

Спит гостиница, спит весь Рим, а госпожа Бьёрк, сидя в гостиной, уписывает французские рогалики с мармеладом; уборщица варит в кухне кофе, разогревает молоко и клянет дурацкие причуды дурацких туристов. Ничего вкуснее этого завтрака госпожа Бьёрк никогда не едала. В знак благодарности она пылко целует уборщицу.

После чего, поднявшись наверх, снова ложится в постель. От вчерашнего отчаяния не осталось и следа. «Эх, — думает она, — люди родятся, жрут, срут и мрут. Вот и весь сказ, так что пока жив, надо наслаждаться жизнью».

«Впрочем, — мысленно добавляет она, прежде чем ее успевает сморить сон, — стоит тебе несколько дней пожрать и поспать, и все осточертеет».

На этом госпожа Бьёрк засыпает и спит почти до самого полудня.

Сны ей снятся жаркие и тяжелые.

На следующий день госпожа Бьёрк начинает свои странствия по историческому городу.

Несколько раз к ней по-шведски обращаются шведы. Типичная шведская бестактность!

— Non comprendo! [46] Не понимаю, (итал.). — шипит госпожа Бьёрк, отмахиваясь обеими руками, — aldante un castatiori di mozarella! [47] Бессмысленный набор слов.

Она отплевывается, продолжая шипеть им вслед.

Этим она хочет сказать одно — не для того она уехала за тысячи километров от Швеции, чтобы обсуждать, какая погода у них дома. Все шведы — серые, пресные зануды, — решает она. — Не то, что итальянцы — очаровательные, игривые, восхитительные. С итальянцами она охотно пообщалась бы.

Чтобы хоть что-нибудь сказать своим новым землякам, госпожа Бьёрк заучивает фразу «Senta, signor, che oro sono?», что означает: «Извините, синьор, который час?»

Почувствовав, что минута для установления международных контактов настала, она подходит к очередному прохожему и задает свой вопрос. Она старается изобразить на лице величайший интерес. Она проникновенно произносит заученную фразу.

— Senta, signor, che oro sono?

Увы, блестящее начало разговора не имеет продолжения, потому что других фраз госпожа Бьёрк не выучила.

К тому же ей никогда не удается узнать, который час, потому что она не понимает ответа.

Если же обращаются к ней самой, она улыбается в надежде, что ее улыбка сама по себе способна удержать задавшего вопрос.

Что ей еще остается?

К тому же, куда бы она ни пришла, до нее там уже побывали Анита Экберг или японцы. Японцы все время радостно улыбаются и послушно делают все, что им предлагает гид.

Для японцев почти не существует слова «нет». Самый грубый отказ у них звучит так: «Да, конечно, но это очень трудно». Госпожа Бьёрк представляет себе, как в японском парламенте кто-нибудь предлагает: «Ребята, давайте увеличим дотации на детей», и весь парламент хором отвечает: «Да, конечно, но это очень трудно», — и плача увеличивает дотации.

Госпожа Бьёрк отказывается бросить через плечо монетки в фонтан Треви, отказывается купить у стен Колизея двадцать открыток с видами за доллар, хотя продавец уверяет, что это «special price» [48] Особая цена (англ.). для нее, а не «the American price» [49] Американская цена (англ.). , которую придется платить остальному дурачью. — Only for you, only for you! [50] Только для вас, только для вас! (англ.).