Алексей Леснянский - Ломка

— Депутатов!!! — крикнули из зала.

Спасский узнал голос Гадаткина. Дружный истерический хохот взорвал зал. Кайбальцы смеялись беззлобно, раскатисто, но Севыхин покраснел. С мрачным настроением Андрей разыскивал глазами Володю. Когда, наконец, нашёл, то увидел, что его другу тоже не до смеха. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

— За одно мгновение живого смеха они готовы страдать четыре года, — казалось, говорил Андрей.

— Клянусь, что меньше всего хотел вызвать такую реакцию, — будто бы отвечал Володя. — Но кто мы с тобой такие, чтобы решать за них, как им реагировать? Может быть, они умнее нас?

— Не знаю. Скорее — мудрее. Давай не будем отставать.

— Давай, разрази меня гром. Долой нас, да здравствуют они.

Два припозднившихся парня, схватившись за животы, навёрстывали упущенное. Через некоторое время их взгляды снова встретились.

— Перебор, — прочитал Андрей по губам Володи.

— Понял, — кивнул Андрей и поправил галстук.

Усилием воли Спасский по частям выгладил лицо. Утюгу мысли не поддалась только одна ироничная складка в уголку рта, но когда Андрей пошёл к сцене, исчезла и она. Проскользнув мимо Севыхина, он прошёл за кулису и попросил Надежду Ерофеевну дать ему слово.

— Иди, иди, Андрюша. Спасай ситуацию. Депутат-то наш совсем сник, хотя давно я так не смеялась. — Иди, — сказала она и слегка подтолкнула его.

Нобелевские лауреаты не испытывают такого волнения, какое при выходе на сцену испытал Андрей, потому что почувствовал, что его звёздный час настал. Многое хотелось сказать.

В клубе до сих пор не засмеялся лишь один человек — спецкор "Сельской нови". До начала праздника он думал, что, как всегда, придётся самостоятельно расцвечивать мероприятие, преувеличивая факты. Теперь он боялся их преуменьшить, увидев, как на сцене очутился парень с огромным синячищем под глазом.

— "Он же сейчас говорить будет. Наверное, местный дурачок", — ухмыльнулся в душе корреспондент, но что-то подсказывало ему, что дурачки не одеваются с такой изысканностью, да и во всём облике парня не было и тени вырождения. Раздираемый сомнениями: отложить или не отложить ручку с записной книжкой, он решил разузнать об этом парне у своей соседки.

Морской бриз смеха заглушил вопрос спецкора.

— "Точно дурачок, — подумал он и отложил ручку. — Ладно, хоть развлекусь".

— Молодец Андрейка! Как он его! А? Вы слышали? — искрясь смехом, обратилась соседка к корреспонденту.

— Нет. А что? — ответил он и на всякий пожарный приготовил ручку.

— Не обижайтесь, Анатолий Павлович! — услышал спецкор со сцены. — Жизнерадостный, юморной народ — кайбальцы! Умеют они ценить хорошую шутку. Они и надо мной похохотать не прочь. Я ведь один в один на Вас похож. Синяк, думаете, откуда у меня?.. Тоже много говорю.

— Вы меня, молодой человек, унизить что ли пытаетесь. Зачем юродствуете? — сказал Севыхин.

— Ну что Вы. Я ведь в декабре за Вас голосовать буду и всех к этому призываю. Если кто-то и сможет сделать что-то конкретное, то только человек со связями, а у Вас подвязки во властных кругах имеются. А смех — это фора, которую кайбальцы себе позволили. Вдруг так произойдёт, что Вы не оправдаете их ожидания, сиденья без пользы протирать будете, или ещё хуже, если окажетесь коррупционером и интересы всяких подонков лоббировать станете. Приятно будет кайбальцам, что хоть посмеялись они над вами от души. А моих слов близко к сердцу не принимайте… И то, что пройдёте в Думу — даже не сомневайтесь. К плохому это или к хорошему — я не знаю. Спросить мы с Вас всё равно не сможем, нет в законодательстве таких пунктов, по которым можно было бы отзывать нерадивых депутатов. Государственные законы аппаратом чиновников создаются. Они несовершенны. А есть жизненные законы, проверенные тысячелетиями, которые, к примеру, в библии прописаны. Они универсально-индивидуальные. А ещё, в конечном счёте, совесть есть, Анатолий Павлович. Сейчас я говорю не о Вашей, а о народной. Странно она проявляется — Западу не понять! Всему миру известно, что мы сердцем выбираем, а не умом, как, казалось бы, должно быть. А так не должно быть, не правильно всё это! Голосование умом в России может привести к хаосу в государстве, потому что ум винит других, а сердце — только себя! Надо выбирать людей, как и раньше выбирали, пока на арену истории не вышли люди, у которых ум не будет отделён от сердца. Это я и называю народной совестью, благодаря которой страна пока жива. Не общепринятая у нас демократия, а душевная. Такой она в Новгороде была с его вечевым колоколом. Пусть такой и остаётся! С демократией в России всё понятно; к ней простые люди инстинктивно тянутся, они лелеют и оберегают молодое деревце, а коршуны-чиновники зелёные листья на части рвут, почкам распуститься не дают. Не выйдет у них, пока корни живы! А корни — это народ!

— Сыты по горло мы твоей дерьмократией, парень! — выкрикнули из зала. — Сейчас бы Сталина сюда, чтобы порядок навёл, чтоб всех к стенке или на Колыму лес валить!

— Так говорят те, кто сам бы хотел оказаться на месте олигархов и других преступных элементов, но судьба распорядилась иначе: не смогли или не успели они! Я и сам раньше так думал, но потом изменил подход, — сразу же нашёлся Спасский.

— Дай высказаться. Почему считаешь себя в праве затыкать рот. Это их право. О свободе слова слышал? — вмешался Севыхин.

— Да, слышал. Слышал звон, да не знаю, где он. Если свобода слова — это злорадствовать и ругать, то мы имеем дело не со свободой, а с официальным разрешением на ярость, которая по сути есть пустая отрыжка. Не жалуйтесь и злитесь, а ищите выходы. Пусть СМИ бичуют власть, а нам некогда. Мы с вами работать должны.

Гробовая тишина в зале обрадовала Андрея гораздо больше, чем если бы раздались аплодисменты. Вглядевшись в лица деревенских, он увидел, что его поняли. Обиженные перестройкой и десятилеткой полной разрухи, оплеванные и заброшенные, они в душе огрызались на его слова, противились правде, без туманных фраз брошенной им в лицо. Кого-то другого они разорвали бы на куски, осмеяли и с позором прогнали прочь, но Спасский этого не заслужил. Этому парню привыкли доверять. А новая российская правда заключалась в том, что они не будут отомщены. Никогда и теперь уже и никем, потому что даже человек, за которым бы они охотно пошли, взывал к другому и не боялся при этом неодобрения. Такое настроение было у сидящих в зале, Андрей же думал о другом.

Стоя на сцене под объективом устремлённых на него взглядов, он пришёл к выводу, что своего добился. Сегодня в его, может быть, единственном на всю страну лице воплотилась давняя мечта лучших сынов России. Через него произошло слияние интеллигенции и народа. Этот союз пока не был прочным, и Андрей это понимал — слишком большим был разрыв в образовании и материальном положении. Но он понимал и другое: эти люди ему верят и полагаются на него, так как других альтернатив им так никто до сих пор и не предложил. Два летних месяца — короткий срок, но нервы, взъерошенные донельзя, слова, звучавшие вскользь и напрямки, сделали своё дело. Не хватало только дел, и он провернёт их за оставшийся месяц, чтобы закрепить успех. А для этого нужны соратники. Фактически они у него есть, но Спасский также принимал во внимание то обстоятельство, что без энтузиазма и романтики, этих вечных двигателей русских локомотивов, ему ничего не добиться. И он, Спасский, подкинет им эту идею, которая и его, и всех вдохновит. Лучшего момента, чем сейчас, может и не представиться. Расчесав мысли, он приготовился обратиться к молодёжи, но, по большому счёту, не она на этом празднике интересовала его. Спасский хотел заручиться поддержкой старшего поколения: матерей, отцов, стариков: