Алексей Леснянский - Ломка

— А кислые лица недовольных? — спросил отец.

— Этим помогай, чтобы хотя бы рядом с тобой у них улучшалось настроение, а, следовательно, и у тебя тоже.

— Так жить тяжело, — сказал отец.

— Не труднее, чем, отказывая себе во всём, копить деньги, а потом дрожать за них и себя по ночам.

— Всё равно тяжело.

— Легко, потому что начинать можно уже сейчас, а вечером ты уже будешь на подступах к счастью.

— Потерять всё?

— А приобрести то, чего не купишь ни в одном магазине и за миллиард.

— Нищие жалуются на судьбу, а я ни на что не жаловался, заработал спокойствие на завтрашний день собственным потом, — с достоинством произнёс отец.

— И нажил новую головную боль. Вы в этом равны. Они боятся, что им завтра нечего будет есть, а ты боишься, что кто-то — более могущественный — съест тебя.

— Деньги дают свободу. Благодаря ним я могу делать всё, что захочу. Если свобода до сих пор и не полная, то это потому, что их недостаточно много.

— Полная свобода? Хорошо. Я не требую покупки Сейшельских островов. Сожги свой сейф, такую свободу ты можешь позволить себе уже сейчас.

— Лучше ты. Давай, сынок — действуй. Уничтожь то, к чему ты не имеешь ни малейшего отношения, — сказал отец.

— No problem, — холодно бросил Андрей.

Глаза отца зловеще сверкнули. Зажигалка с пастью дракона, подброшенная властной рукой, несколько раз перевернулась в воздухе и скрылась в ладони сына.

— Я приступаю, — спокойно произнёс Андрей. — Только твоя зажигалка мне ни к чему. У меня своё огниво — пятидесятикопеечный коробок спичек.

Отец ухмыльнулся, поднялся с кресла и сказал:

— Одно "но". Первыми в огонь последуют деньги, которые у тебя, сынок, в карманах.

Андрей пошатнулся. Это был удар ниже пояса. Закружилась голова, перед глазами забегали радужные круги. Он думал, что держит ситуацию под контролем, но жестоко ошибся. Судорожно схватившись за чёрный корпус сейфа, Андрей только и смог прошептать:

— Папа, прости меня. Прости меня, папа.

— Тебе нет прощения. Ты, наверное, подумал, что стал выше меня. Запомни, парень: ты никогда не будешь выше своего отца, ты можешь быть только длиннее его, а теперь убирайся с глаз долой.

— Я не могу так уйти. Пожалуйста, благослови меня.

— Тебя?.. Ни за что на свете. Исчезни из моего поля зрения, хам. К хамам — хамовское отношение. Тебе было мало того, что ты почти сразу же получил деньги. Ты захотел втоптать отца в грязь, поизголяться над тем, кто кормил тебя и предоставлял полную свободу. Так вот, значит, чем обернулся мой либерализм.

— Я зарвался. Папа, прости.

— Вот тебе и свобода, за которую ты так рьяно бьёшься. Ослеплённый своей якобы правотой, ты стал покушаться на то, на что никогда не должен был покушаться… С человеком, с которым вы хотите сотрудничать, я поговорю сам, а теперь уходи.

***

И был поход… Ребята, нагруженные палатками, сумками с провизией, котелками, треногами, спальными мешками, форсировали на резиновых лодках протоку, которую курица и в брод перейдёт. В сердцевине кайбальского леса, где всё ещё можно встретить худосочного зайца, куда не проникают суетливые шумы проносящихся по трассе машин, был разбит лагерь.

В ночи запылал пионерский костёр. Плотная и, казалось бы, всесильная тьма, кланяясь языкам алого пламени, отползла за границы поляны, на которой расположились ребята. Юго-восточный мальчишка ветер из любопытства заглянул на освещённую лужайку и стал проказничать. Заснувшая трава была разбужена юношеским порывом воздушного невидимки и резко заколыхалась. Она напоминала голодных птенцов, вытянувших свои некрепкие длинные шейки и болтавших ими в поисках мамки, обещавшей прилететь с дождевым червячком. Набесившись вволю, ветерок успокоился и, наверное, устыдившись своего озорства, начал ласково поглаживать перевозбуждённую полянку, словно извинялся за причинённое ранее беспокойство.

— За что будем пить? — спросил Гадаткин, когда увидел, что все пластиковые стаканы наполнены до краёв.

— Предлагаю за Россию! — подбросив сухих веток в огонь, отозвался от костра Спасский.

— Фигню какую-то вечно предлагаешь, — сказал Митька. — Почему я должен пить за то, чего пока ещё нет? Вот когда появится, тогда, пожалуй, и намахну за неё стопарик.

— Появится, откуда не возьмись, — с недовольством буркнул Сага. — Давайте-ка лучше за нас или за девчонок. Вы только посмотрите, какие у нас красивые девушки.

— Хорошо! Раз уж этого хочет Спас, выпьем за Россию, которая — Мы! — весело произнёс Забелин.

— И которая — Я! — кокетливо прикоснувшись к Саньке, сказала Вишевич Женя.

— Стало быть, и которая мы с Корешом. Два года, как никак, в кирзачах проходили, — поддержал Брынза.

— Я — не я, и лошадь не моя. Ладушки, не буду отставать от коллектива. Выпью за дурацкую Россию, которая — Я! — выкрикнул Митька.

— А мне, короче, придётся опрокинуть стопку за Россию, которая — Он! — рассмеявшись, сказал Данилин Олег, кивнув головой в сторону вечно молчаливого Романа Сметенко.

— Нет уж, за себя я как-нибудь сам выпью, — кое-как выдавил из себя Роман.

— Неужели Сметана заговорил? — удивился Кореш. — Автоматически поднимаем бокал за Россию, которая перестала молчать.

— А я не выпью ребята, — сказал Спасский. — Я просто напьюсь до чёртиков за Россию, которой от самой себя уже тошно!

— Только не спейся, братан. Иначе в следующий раз ты по определению будешь пить за Россию, которая — Я. Признаюсь, что с недавнего времени не равнодушен к алкоголю, — искренне произнёс Санька.

— Сага, а ты не хочешь выпить за рыжую Россию, представленную в моём лице? Ты ж ведь любишь меня?.. Сознайся же, — самоуверенно сказала Козельцева Галя.

— Нет, за рыжую бесстыжую Россию я пить не буду. Хватит ей мне голову морочить. Я выпью за большую, но глупую Россию, которая — Я, — ухмыльнувшись, ответил Сага.

— Теперь уже просто за большую, — подметил Кореш, взявший на себя сегодня роль острослова.

Заварова Наташа отделилась от ребят и подошла к костру. Взгляды ребят обратились к ней.

— Я красивая? — спросила она.

— Если честно, то да, — глядя на девушку с нескрываемым восхищением, произнёс Володя.

— Да! Да! Да, чёрт возьми, — не выдержал Митька и отвернулся, чтобы никто не заметил, как в одну секунду на глазах у него выступили слёзы.

Крик отчаяния разнёсся по лесу, и тишина разлетелась на осколки:

— За прекрасную Россию, через которую прошли все кому не лень!.. За Россию мёртвую, но теперь воскресшую!.. За Россию не по своей вине падшую, но всем простившую! За Россию грязную и продажную, но всё осознавшую!.. За Россию, которую — Я!.. Похоронила сегодня в себе!.. Навсегда!.. Не чокаясь!

— Господи ты Боже, — прошептал Гадаткин (его глаза были полны ужаса).