Алёна Хренкова - Записки Замухрышки (сборник)

А вожатые ругали Олиных родителей, которые отправили в лагерь такого не подготовленного к общественной и самостоятельной жизни ребенка. Им виднее.

Я была лунатиком. Все это знали и относились к этому спокойно, а зря. Как все лунатики, я вставала по ночам с кровати, ходила по комнате, говорила, иногда открывала замок на двери комнаты и выходила в коридор, но меня ловили и отправляли в постель. Ничего особенного.

Если я засыпала раньше всех и начинала говорить во сне, то моя сестра любила со мной «побеседовать». Задавала всякие дурацкие вопросы, а я ей что-то отвечала. Утром я ничего не помнила, а она мне рассказывала всякую ерунду и еще смеялась, правда дружелюбно. Но это только ей так казалось.

Однажды к нам в гости приехал из Северодвинска мамин брат дядя Сережа с дочкой Майей. Гости засиделись допоздна. И вдруг Лариса попросила Майку рассказать какую-нибудь северную сказку. Пока та собиралась с мыслями, я поднялась с постели и с закрытыми глазами подсела к столу ко всей компании слушать сказку. Но тут мать схитрила: она громким голосом поблагодарила Майю за интересную сказку и пожалела, что та оказалась такой короткой. Я молча, все так же с закрытыми глазами поднялась из-за стола и легла спокойно в постель.

Наши гости вытаращили глаза, но для всех остальных это было в порядке вещей. Ничего страшного, многие дети лунатничают, скоро все пройдет. Мне было тогда лет десять.

Весной отцу предложили путевку для меня на все лето в пионерский лагерь к морю. На море я до этого не была, а мне очень хотелось, и я с радостью согласилась.

Пионерский лагерь находился на берегу Азовского моря, на песчаной косе около города Осипенко, а по-старому – Бердянска. Нас везли на поезде почти двое суток. Подъезжая к месту, я все искала глазами море, но не видела ничего, кроме огромных степных просторов, пересеченных лесными насаждениями. Впоследствии насаждения оказались абрикосовыми деревьями. Даже когда мы строем пришли в сам лагерь, моря нигде не было видно.

Оно оказалось совсем близко. Лагерь был расположен на крутом берегу. Спуск казался почти отвесным. Но потом мы настолько привыкли несколько раз в день бегать туда и обратно по крутой тропинке, что уже и не замечали этого. Спуск как бы отсутствовал, так как все неслись купаться, а подъем был радостен, потому что заканчивался в столовке. Мы всегда были голодными.

Вместо привычных корпусов в этом лагере стояли армейские палатки с закинутым наверх брезентом. Все спали на воздухе. Девичьи палатки были расположены около линейки, затем шли лагерные постройки, ближе к морю – палатки ребят, с которыми мы виделись только в столовой и вечерами на танцах.

Наша жизнь протекала у всех на глазах. Скоро мы совсем перестали стесняться переодеваться на виду, потому что на пляже нас раздевали догола, и так мы проводили целый день, загорая и купаясь.

Теперь о лунатиках. Моя кровать была крайней, и в первую ночь, засыпая, я смотрела на черное небо с яркими южными звездами и была необыкновенно счастлива. Но это состояние продлилось недолго. В первое же утро я не могла найти свою подушку. Следующей ночью я обнаружила себя стоящей на сырой траве около столовой. Не помню уж, как я принеслась в свою палатку. Пока бежала, вдалеке шел лагерный обход с фонарями, и меня, кажется, заметили.

С этой ночи я стала привязывать себя за руки лентами к спинке кровати. На утро они были развязаны, и я не всегда находилась в своей постели. Пока никто ничего не замечал. Мне было страшно признаться кому-либо в своем лунатизме, а еще больше я боялась свалиться с крутого обрыва или заблудиться в степи. На несколько километров от лагеря не было никакого жилья. Ночами я почти не спала. Отсыпалась днем на пляже.

Домой после лагеря я привезла своим родным бутылку настоящей морской воды, которая протекла у меня в чемодане, несколько горстей песка с пляжа, засушенного морского конька, три дыни «колхозницы» за пять рублей и себя.

В то лето со мною ничего плохого не случилось. Несмотря ни на что, я хорошо отдохнула, загорела и научилась вышивать. Как-то проходя после полдника мимо беседки, я увидела, как одна уже взрослая девочка вышивала гладью на черном шелке хризантему. Мне это страшно понравилось. Я решила тоже попробовать, и у меня получилось. За лето я изготовила две замечательные подушки и мечтала подарить их маме и сестре.

Осенью в доме культуры была устроена большая выставка лагерных работ. Мои подушки тоже там красовались, но одну из них подписали по ошибке именем другой девочки. Руководительницу кружка мы с папой так и не нашли. Ошибку не исправили. Я ушла с выставки расстроенная. Потом отцу передали только одну подушку, а ту, которая мне казалась лучшей, отдали чужим родителям.

Дома на Кочновке стали разваливаться. Постепенно вместо сгнивших домов начинали строить новые деревянные дома. Около первой колонки таких домов было уже много. Некоторые наши соседи по двору уже успели получить в них комнаты. Но разницы особой не было. Дома были без удобств. Приходилось все так же ходить на колонку за водой и топить печи.

В нашем дворе жила особа, которую звали Ленка-псих. Как отстраивали новый дом, Ленка-псих выбирала в нем лучшую комнату и самовольно заселялась. Когда приходили ее выдворять, она начинала биться в припадке, валяясь на полу. Ее почему-то оставляли в покое и не выселяли. Говорили, что у нее есть какая-то справка. А кое-кто подозревал, что для таких случаев у нее был припасен обмылок за щекой. Таким образом она поменяла несколько комнат, пока не успокоилась. Во всем остальном она была вполне нормальная тетка.

Семья старухи Юнихи тоже поторопилась переехать. Вместо одной небольшой комнатки у них стало две маленьких проходных. В одной лежала бабка Юниха. С ней ночевала Раечка. В другой комнатке ютились мать, отец и Витька. Правда, кухня у них стала больше, да вместо всех нас, была одна тихая соседка, которая скоро уехала или умерла, а ее комнату занял Витька.

Мы же не торопились уезжать из старого дома. В конце Кочновки начали строить настоящий каменный трехэтажный дом со всеми удобствами. Мать с отцом решили, что переезжать надо сразу в нормальное жилье, а не в разные новые избы, как соседи.

Когда дом построили и мы переехали, наши старые соседи поняли, что сделали большую ошибку. Они топили печку и ходили в уборную на двор еще лет десять. Их дом сломали самым последним на Кочновке, когда вокруг уже стояли восьмиэтажные кирпичные дома.

В новый дом мы переезжали не без приключений. Когда отец принес ордер на новую комнату, нам всем страшно захотелось скорее ее увидеть. Вчетвером мы отправились в конец Кочновки. Дом был построен буквой «П» и имел два подъезда. Наша комната находилась в четырехкомнатной квартире на первом этаже.