Инга Петкевич - Плач по красной суке

Раб может построить пирамиду, но только под руководством надсмотрщика. Навряд ли рабы придумали и сконструировали эти пирамиды. Рабу не нужна пирамида. Пирамида понадобилась элитарной верхушке, фараонам и жрецам, у которых хранились элитарные знания о природе вещей, а также методы управления рабами.

Древний раб точно знал свое место в жизни и не обольщался лживыми свободами. У раба была цель — свобода, и он мог ее достигнуть своим трудолюбием, талантами и добродетелями. Раб имел право надеяться.

Но никогда ни одна элитарная верхушка, ни одна аристократия мира не поощряла и не выдвигала раба только за ложь, пустую болтовню, низость, подлость, развращенность. Бездарный, подлый и злобный раб не мог заслужить свободу. Подобная система поощрений впервые в мире восторжествовала только при социализме.

Уже давно ни для кого не является тайной, что вся наша система воспитания и образования не только фиктивна, но и глубоко порочна. Мы растим бездельников и преступников, потому что с самого детства дети развращаются ложью и бездельем. Не будем касаться проблем образования, их слишком много. Поговорим только о воспитании у ребенка трудовых навыков.

В борьбе с детской беспризорностью в свое время стали создаваться юношеские клубы при жилконторах. Один такой клуб под романтическим названием «Алые паруса» находился в подвале дома моей матери.

Юные романтики ознаменовали открытие клуба тем, что для начала содрали и растоптали свою красивую стеклянную вывеску. Затем под горячую руку они напрочь разнесли всю лестницу: сломали перила, подожгли и разгромили почтовые ящики, развесили на потолке окурки, насрали под дверьми квартир, перевернули все бачки с отходами.

Так и повелось. В течение многих лет юные пираты под алыми парусами изощренно измывались над затравленными жильцами дома, а также вдохновенно громили и крушили в щепки всенародное достояние нашего ЖЭКа. Они выломали и распотрошили подряд три электронные сигнализации для автоматического открывания парадной двери, да и сама дверь, сорванная с петель, большей частью стояла отдельно от дверного проема, сиротливо прислонившись к стене.

Почти каждый вечер оголтелые балбесы пили на лестнице водку, курили вонючие самокрутки, плясали, стонали и пели, испражнялись и совокуплялись, мучили кошек, поджигали кладовки, а квартиросъемщики, потомственные блокадники, трепетали, как при воздушном налете, и, вспоминая военные годы, мечтали отбить от озверелой банды свое законное бомбоубежище. Разумеется, они писали в исполком гневные и жалобные петиции, но моложавая бабища, которая заправляла лихими романтиками, дерзко заявила делегации жильцов, что скорее их выселят к чертовой бабушке, чем ее подопечных. Она знала, что говорит, и была уверена в собственной неуязвимости: клуб «Алые паруса» оказался детской комнатой районного отделения милиции, а бабища, соответственно, майором в штатском.

Население дома сдало позиции и затаилось по своим норам. Но тут пришло подкрепление с тыла. Один безумный отставник-десантник, внезапно вспомнив свои боевые заслуги, принял огонь на себя и перешел к боевым действиям. Однажды вечером, когда под его окнами юные дикари жарили шашлык из голубей, он поджег и выкинул им на голову почти все свое имущество. Тряпье повисло, полыхая, на ветвях старого вяза, к неописуемому восторгу дикарей, и юные язычники под алыми парусами теперь каждый вечер с жутким ревом исполняли вокруг горящего дерева свои ритуальные танцы. Прокоптелое население дома тщетно взывало о помощи.

Между тем военные действия нарастали. Десантнику, как видно, привиделась танковая атака, и он стал швыряться из своего окна бутылками с горючей смесью. И неизвестно, чем бы кончилась эта баталия, если бы один хитроумный сосед не догадался наврать милиции, что безумец-вояка выкрикивает из своего окна лозунги антисоветского характера, в том числе призывы к свержению Брежнева. Тут уж сразу примчались и врачи, и гебисты, скрутили десантника и увезли по назначению.

И все эти безобразия происходили не где-то там в отдаленных предместьях, а в самом центре города, в одном квартале от Невского проспекта.

За это время я не раз наведывалась в чертов клуб вместе с делегацией жильцов и неплохо ознакомилась с дикими нравами и обычаями туземцев.

Подвал был тщательно отремонтирован, на окнах висели красивые гардины, стены украшали портреты вождей в добротных рамах. В углу подвала на естественном уступе стены, как на утесе, возвышалась гигантская, под самый потолок, белая голова Ленина. Не бюст, а только голова. Подсвеченная сильными прожекторами, она выглядела не менее зловеще, чем говорящая мертвая голова в поэме Пушкина «Руслан и Людмила». Стол надзирательницы стоял под самой головой, и, ослепленная ярким светом, в темных очках, она была неподвижна, как изваяние Будды.

Зрелище было не для слабонервных, наша хилая делегация растерялась и буквально оцепенела от изумления. Мне стало жутко, вдруг померещилось, что это какое-то святилище подпольной секты, которая по большим праздникам лакомится человечинкой.

Глава нашей делегации что-то глухо бормотал о своих правах и возможностях, а я заторможенно разглядывала жрицу. Скуластая монгольская морда была густо размалевана разноцветными красками, на голове что-то вроде ритуального шлема, кровожадные малиновые губы, под цвет им малиновое платье с блестками и красный галстук на груди, — все в облике этого чудовища было непостижимо. И когда это Оно вдруг пошевелилось, будто очнувшись от забытья, и, прочистив кашлем прокуренное горло, вдруг заговорило, мне стало дурно. «Не хватает еще грохнуться перед этим идолом в обморок», — подумала я, бочком переместилась в задние ряды и выскользнула через боковую дверь в соседнее помещение.

Здесь находился стол для пинг-понга, на котором сладко спал мальчик ангельской наружности.

Несколько девочек, присев у краешка стола, небрежно листали журнал, одна вязала. Я пыталась с ними заговорить, но они вместо ответа только пожимали плечами. Их заторможенность навела на мысль о наркотиках.

Одна девочка охотно продемонстрировала мне печь для обжига керамики, которая бездействовала из-за отсутствия инструктора. В темном закутке за печью вяло, от нечего делать, целовались две парочки.

— Пардон, я вам помешала?

— Сколько времени? — поинтересовались они и, получив ответ, заметно оживились: как видно, кончался срок их заточения.

Я побрела в обратном направлении, попутно вглядываясь в лица аборигенов. На всех без исключения была написана скука. Здоровенные оболтусы откровенно маялись бездельем.

В нашей квартире как раз шел ремонт, было много грязи, и я просто так, для эксперимента, предложила молодым лоботрясам помочь мне вынести штукатурку и вымыть полы, разумеется не бесплатно. На меня взглянули, как на умалишенную.