Инга Петкевич - Плач по красной суке

Я же выползла из этого отсека на четвереньках и долго стояла в темноте, прислонившись к холодной стене. Ноги не держали меня. Однако домой я вернулась как ни в чем не бывало. Пожаловалась, что упала во дворе, и никто ничего не заметил.

Я думаю, что одного такого случая было бы достаточно, чтобы крепко травмировать какую-нибудь нежную героиню из наших мудацких романов. На самом деле — ничего подобного. Я была молода, хотела жить и тут же выкидывала из сознания все эти сомнительные истории. Защитные свойства организма были еще сильны и надежно страховали меня от душевных срывов. Ну попала под ливень, вымокла насквозь — глупо переживать по такому поводу. Надо забыть и жить дальше. И я забывала. Я надеялась на будущее и твердо верила, что изнасиловать меня нельзя, а в будущем мне обязательно повезет. Я мечтала об этом светлом будущем. Впереди была жизнь. Смерть я оставила в прошлом, там ее было предостаточно, и я старалась никогда не оглядываться… Зато теперь, когда все позади, юность, молодость и зрелость слились в единый ряд сплошных унижений, оскорблений и насилий. Теперь все кончено.

Недавно я перечитывала Тургенева и рыдала. Рыдала от животной зависти к его героиням, с которыми не случалось и не могло случиться ничего подобного и которые не стали бы переживать ни одного подобного инцидента. Ушли бы в монастырь, утопились, но не стали бы выживать в подобном дерьме. А главное, что сразило меня наповал, — это достоверная убедительность тургеневской жизни, которая гарантировала безопасность хотя бы представителям привилегированных классов. Ну, положим, я выросла на дне, но потом я имела возможность ознакомиться с другими социальными прослойками. Везде я обнаруживала одно и то же: душевную неустроенность, подавленность — и все это результат того же насилия, бесправия и обреченности.

В свободное время я ходила по улицам, с надеждой заглядывая в лица прохожих. Неужели никто из них не обратит на меня внимания, неужели я хуже всех? И обращали, но всегда с одной целью и с определенными намерениями. Моя судьба, душа, ум и громадные запасы неистраченной любви никого не интересовали — в этих добродетелях никто не нуждался.

Иногда меня приглашали в компании, но там царили все те же пьянство и разврат. Я там была лишняя, и меня спешили спровадить.

Одного они добились: им почти удалось убедить меня, что моя невинность стоит между мной и жизнью, что потеря ее — это единственный способ приспособиться к жизни. Сначала надо стать как все, потом привыкнешь, войдешь во вкус, приспособишься — и все образуется. Они внушили мне эту блядскую идею, но оказалось, что ее не так-то просто осуществить на практике.

Такого случая долго не представлялось. Не отдаваться же кому попало на помойке. На более серьезное отношение ко мне никто не претендовал.

В нашем доме была одна загульная компания. Моя напарница Катя иногда брала меня с собой. Они там развлекались лотереей, то есть выигрывали друг друга по билетикам: кто кому достался, тот с тем и спит.

Мне не очень улыбался такой способ спаривания, но делать было нечего, и я согласилась. Однако они быстро расчухали, в чем дело, и выгнали меня с моей невинностью.

Между тем я окончила семилетку в вечерней школе и так переутомилась, что даже стала падать в обморок. Моя начальница заметила мое состояние и, прекрасно зная условия в моей семье, решила отправить меня на лето в комсомольско-молодежный трудовой лагерь.

В лагере на Карельском перешейке было неплохо. По нескольку часов в день мы работали в поле на прополке овощей, потом отдыхали и развлекались. Купались в озере, ходили в лес, занимались спортом. Но все приехали сюда группами от разных учебных заведений, держались компаниями и меня к себе не подпускали. Почти каждый вечер они выпивали, по ночам исчезали и появлялись только поутру, а днем валились с ног от усталости. Я не знаю, может быть, они там просто гуляли — меня не посвящали в тайные похождения. Но атмосфера в лагере была сексуально озабоченная. Мне было одиноко. От нечего делать я записалась в спортивную секцию, стала заниматься художественной гимнастикой и акробатикой. Секцию вел вежливый молодой человек приятной наружности, с вкрадчивыми, ласковыми манерами. Похоже, многие девчонки были влюблены в него, но он ко всем относился ровно, внимательно и любезно. Когда он помогал нам на снаряде и страховал нас, прикосновения его были как-то особо чувствительны. Не знаю, как другие, но я постоянно вздрагивала, ощущая на своем теле его холодные, чувственные пальцы.

Постепенно он стал оказывать мне тайные знаки внимания: дружески обнимал за плечи, украдкой гладил по голове. Мне льстило его внимание.

Однажды так же тайно он пригласил меня на прогулку. Мы встретились с ним в лесу и направились к озеру. Он хвалил мои успехи в акробатике, предлагал определить меня в хорошую спортшколу.

На берегу озера было пустынно. Там находился участок пляжа, изолированный со всех сторон кустами и деревьями. Вдоль берега проходило полотно железной дороги.

Дело было к вечеру. Мы выкупались, полежали на еще теплом песке, и он предложил мне позаниматься со мной индивидуально, стал показывать всякие упражнения. Мы разгорячились. Над нами постоянно громыхали тяжелые составы. Он между прочим сказал, что знает один метод обучения, очень действенный, которым пользуются многие из его друзей и который дает потрясающие результаты. Будто человек особо чувствует свое тело, когда у него завязаны руки, — якобы тогда он невольно делается особенно гибким. Я захотела попробовать.

Он спокойно связал мне руки ремнем и предложил перешагнуть через него. Я проделала этот трюк и тут же оказалась лежащей на песке, связанной по рукам и ногам. Некоторое время он мне еще что-то втолковывал из области акробатики. А потом, когда наверху по насыпи загрохотал очередной товарный состав, он приступил к делу, то есть сдернул с меня трусы и ловко пристроился рядом. Я, разумеется, кричала, но крики мои потонули в грохоте вагонов у меня над головой. Он действовал быстро, и я не успела ничего сообразить, как он овладел мною. Сделав свое грязное дело, он хлопнул меня по голой ноге. «Ловко я тебя стреножил», — засмеялся он. Затем развязал ремень, оделся и даже немного утешил меня. Обещал жениться, как только мы вернемся в город.

Некоторое время я шарахалась от него, как от проказы, но он и не думал меня преследовать. Постепенно я успокоилась и даже стала обижаться за столь небрежное отношение.

Однажды он тайком обнял меня, наговорил ласковых слов и предложил встретиться вечерком, чтобы серьезно поговорить о наших делах. Я согласилась, хоть он не внушал мне ничего, кроме омерзения. Дура, я втайне рассчитывала отыграться и отомстить. Я не знала, как буду мстить, но твердо решила проучить его.