Инга Петкевич - Плач по красной суке

К обеду они снова приближались друг к другу по фазам и начинали готовиться к более солидному, основательному возлиянию. Накрывали стол, готовили закусь, мылись, чистились, причесывались, наводили марафет. Начиналось шумное застолье с песнями, плясками, слезами и поцелуями.

Парочки уединялись по очереди в таинственном «купе». Их провожали непотребными шутками, просили не занимать «салон» слишком долго и не опаздывать на работу. В этот краткий миг совпадения алкогольных фаз воплощалась в жизнь животрепещущая мечта нашего руководства — слияние совслужащих с рабочим классом. Единственная возможная жизненная форма этого запрограммированного совокупления происходила на моих глазах во время обеденного перерыва на овощном складе.

И это было прекрасно, потому что наконец-то честно и органично сплелись и форма, и содержание. Обстановка была соответствующая. Слушать их было одно удовольствие, все они владели чудовищным жизненным опытом, и этот опыт, сконцентрированный в них под давлением в несколько сотен атмосфер, вдруг прорывался наружу. Фонтанировал стихийный фонтан, сметавший все запреты, заслоны и преграды. Никогда никакими силами не передать мне на бумаге этот многокрасочный роскошный букет алкогольно-народного юмора. Нет таких красок в природе, чтобы его запечатлеть. Может быть, они имеются в аду.

Мы с Ирмой не принимали активного участия в общем загуле, не принимали, но присутствовали, и никто не только не стеснялся и не избегал нас, но даже наоборот, мы нужны были им как посторонние зрители, публика, перед которой можно покрасоваться. Кроме того, им нужен был трезвый наблюдатель, беспристрастный судья в склоках и конфликтах, которые то и дело возникали между участниками запоя. В какой-то мере мы даже прикрывали их непристойное поведение: звонили вместо них на службу и к ним домой, когда сами они уже не могли этого сделать, выполняли их мелкие поручения, если, конечно, нам было по пути.

Первое время Ирма никак не выдавала себя и не проявляла своего отношения к этой вакханалии, сидела себе тихая, безучастная, и мне казалось, что она возмущена, уязвлена. Я страдала за нее. Мне хотелось удалить ее из этого грязного подземелья, защитить, оградить от оскорблений ее нежный слух. Мне казалось, что она создана иначе, выросла в среде интеллигентов, чистюль, что у нее другие запросы и потребности. Словом, рождена она для другой жизни. Я даже предлагала замолвить слово перед начальницей, чтобы та освободила Ирму от этой грязной, явно непосильной для нее работы. Когда кто-либо из аборигенов приближался к Ирме, я вся вытягивалась в струну, трепетала от страха за нее, такую нежную и слабую. Я шипела на этих недоносков, огрызалась, возмущалась, с трепетом ждала неизбежного скандала, когда мне придется сражаться за Ирму всерьез и отбивать ее от этих негодяев.

Такого рода заблуждения преследуют, наверное, почти все население в нашей системе координат. Всем нам втайне кажется, что только нам лично так не повезло в жизни и только с нами случаются всякие подлости и пошлости. А где-то рядом существует здоровая, чистая, полноценная жизнь, и только нам не удалось попасть на праздник.

Об этом постоянно твердят все средства массовой информации и пропаганды: телевидение, кино, радио — о небывалом благополучии и невероятных возможностях для развития и процветания любой индивидуальности. В этом отношении мы недалеко ушли от бесконфликтности, потому что любое безобразие до сих пор рассматривается у нас как недоразумение — частный случай. Преступник неизбежно изобличается и наказывается, а добро неизбежно торжествует. Все вокруг цветет и благоухает, только данному индивидууму почему-то не повезло, и живет он смертельно обиженный. «Чем я хуже других?» Он знает, что он не хуже и что ему положено не меньше. Но вот чего именно ему положено, чего ему не хватает, что ему по вкусу — он не знает, потому что у него нет никакого вкуса, он не знает своих возможностей и потребностей, он ни разу в жизни не заглядывал в себя: ему просто подавай то, что есть у соседа, которому он всегда завидует. И люди, предъявляя друг к другу немыслимые претензии, ничего не требуют от себя.

В самом конце нашего пребывания в этом чистилище была организована пышная свадьба, с тостами, поцелуями и подарками. Ирма к тому времени уже лежала в больнице, и мне ничто не мешало побывать на этой свадьбе. Нельзя сказать, чтобы мне там особо понравилось, хочу только отметить, что данная свадьба не показалась мне более непотребной и безобразной, чем все прочие свадьбы, которые мне довелось посещать. Даже и от моей собственной эта свадьба мало чем отличалась.

Все было как положено, все как не у людей. Надрались, погалдели, повыли, поплясали. Никто даже не подрался. Надо отдать должное, Елка проявила себя отличным организатором и щедрой, расторопной хозяйкой. На столе было множество дефицитных консервов и даже бананы. А наутро гостям был выставлен ящик пива. Такую предусмотрительность встретишь не на всякой свадьбе.

Невеста, наша бездарная Нелли, как все невесты мира, кажется, принимала эту свадьбу всерьез, застенчиво краснела и волновалась. Женихом был приземистый мужик, мрачноватый и угловатый. Но похоже, что и он решил начать новую жизнь, во всяком случае на свадьбе держался молодцом и даже особо не надрался. В свое время он был большим начальником, крупным партийным воротилой, что называется номенклатурным работником. Он заведовал многими солидными предприятиями, а в хрущевские времена был переброшен на бойню, тоже, разумеется, в качестве директора.

История падения этого партийного воротилы с такой наглядностью изобличает нашу систему хозяйствования, что ее стоит рассказать. Итак, эта рождественская история произошла в конце хрущевской эпохи, когда мы чуть было не догнали Америку по производству мяса и молока, в результате чего весь молодняк в стране был уничтожен и внезапно кончилось в закромах все зерно, и если бы Америка не пришла к нам на помощь и не спасла нас от голода, то… ну да ладно…

В те легендарные времена наш воротила тихо руководил своей бойней, которая за отсутствием скота работала вяло, но все же работала. Как известно, на бойне бьют скот, чтобы потом превратить его в мясо, кожу и другие предметы первой необходимости. Скот поступает на бойню порой из довольно отдаленных концов нашей необъятной родины. В пути этот скот, разумеется, тощает, теряет вес, но его пускают под нож сразу же по прибытии. А между тем этот отощалый в дороге скот удивительно быстро может восстановить свой прежний вес, только для этого нужны корма. Пустых помещений в то время на бойне было предостаточно. А вот корма? Наш партийный воротила в те далекие времена еще горел кое-каким энтузиазмом и, как всякий хозяйственник (к тому же он был мужиком из деревни), долго не мог смириться с таким бездарным положением вещей. Он не раз писал докладные записки во всевозможные инстанции и даже в ЦК, где популярно излагал свои проблемы и требовал фондов на покупку кормов. Но всем было не до него, все были озабочены проблемами большой политики, и нашему скотобою никто не сочувствовал. Наконец сердце хозяйственника-мужика не выдержало такого преступного равнодушия к проблемам питания, и он купил корма за собственный счет. И деньги тут же хлынули ему в карман такой мощной струей, что он даже зашатался. Через месяц он был уже богатым человеком, через полгода — миллионером. А деньги продолжали прибывать, будто каша из волшебного горшочка. И как сказочная девочка, которая забыла заветное слово, наш воротила уже не в силах был остановить эту лавину. В этой праведной авантюре участвовало еще несколько компаньонов, и все они уже были завалены деньгами по шею, а поток все прибывал и грозил затопить их дома и даже улицы перед домами. Уже соседи испуганно шарахались от наших бизнесменов — многие чувствовали неладное. А лавина знай нарастала, ее уже было не утаить, не скрыть, не спрятать…