Ирвин Шоу - Вечер в Византии

— Убедила она тебя?

— Не совсем. Хотя в чем-то я с ней согласен. Это действительно жестокий и непостоянный мир, и люди в большинстве своем там действительно ужасные. Но дело в том, что в других сферах жизни — не лучше, а возможно, и хуже. В армии, например, за один день можно увидеть куда больше подхалимства и лицемерия, чем во всех студиях Голливуда за целый год. То же и в политике — грызня, подсиживание, и в торговле мороженым мясом. Киностудиям до них далеко. А что касается конечного продукта, как бы плох он ни был, он приносит не больше вреда, чем генералы, сенаторы и ужины по рецептам телевидения.

— Насколько я тебя поняла, ты сказал ей, что остаешься в кино.

— В общем, да. Если будет такая возможность.

— Рада она такому ответу?

— Люди ее возраста, мне кажется, считают, что радоваться — значит предавать свое поколение.

Констанс невесело рассмеялась.

— Господи, мне с моими ребятишками все это еще предстоит.

— Да, это так. Потом дочь сказала мне, что была у своей матери. — Он заметил, что Констанс слегка напряглась. — И мать сказала ей, что была у тебя.

— О господи, — вздохнула Констанс. — У тебя тут бутылки нигде не припрятано?

— Нет.

— Может, мы остановимся где-нибудь и выпьем?

— Я бы предпочел не выпивать, — сказал он. Констанс немного отодвинулась от него.

— Я не хотела тебе говорить.

— Почему?

— Боялась, что это расстроит тебя.

— Верно, расстроило.

— Красивая женщина твоя жена.

— Только очень некрасиво поступила.

— Пожалуй, да. Мои Юноши в конторе вдоволь наслушались. — Констанс поежилась. — Не знаю, как я повела бы себя, если бы прожила с мужем более двадцати лет, а он бросил бы меня из-за другой женщины.

— Я бросил ее не из-за другой женщины, — сказал он, — а из-за нее самой.

— Женщине трудно в это поверить, — сказала Констанс. — Когда достигнешь ее возраста и попадешь в аналогичное положение, то вряд ли будешь вести себя вполне разумно. Она хочет, чтобы ты вернулся, и сделает все, чтобы вернуть тебя.

— Она меня не вернет. Она тебя оскорбляла?

— Конечно. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Мы же отдыхаем.

— Мой адвокат говорит, что на бракоразводном процессе она угрожает назвать твое имя, — сказал Крейг. — Думаю, что она этого все-таки не сделает, поскольку я заплачу ей, чтобы она молчала. И все же я решил, что лучше предупредить тебя.

— Из-за меня не траться, — сказала Констанс. — Моя репутация выдержит. Он усмехнулся.

— Стыдно подумать — бедный французский детектив всю ночь простоял у меня под окном, пока мы с тобой, двое немолодых уже людей, предавались бурной страсти. — В тоне Констанс слышались насмешка и горечь. Крейг понял, что его жена, устроив ей скандал, частично достигла своей цели.

— Ты молодая, — сказал он.

— Да, я чувствую себя молодой. Сегодня. — Они проезжали мимо дорожного указателя. — Экс-ан-Про-ванс. Менестрели поют под звуки лютен. Любовные турниры.

— Если будет что-то новое, я сообщу тебе, — сказал он.

— Да. Держи меня в курсе дела.

«Она напрасно винит во всем меня, — думал он. — Впрочем, нет. Не напрасно. Как-никак Пенелопа — моя жена. За двадцать-то лет я должен был приучить ее к вежливому обращению с моими любовницами!».

С боковой дороги выехала машина, и ему пришлось резко затормозить. Констанс качнулась вперед и уперлась рукой в ящичек для перчаток.

— Хочешь, я поведу? — спросила она. — Ты ведь весь день за рулем — устал, наверно.

— Я не устал, — ответил он коротко и нажал на акселератор, хотя видел, что и без того едет слишком быстро. Когда ведешь машину, не думаешь об отдыхе.

Гостиница помещалась в бывшем замке, стоящем на вершине поросшего лесом холма. Было тепло, и они расположились ужинать под открытым небом, со свечами, на выложенной каменными плитами террасе с видом на долину. Еда была превосходная, они выпили две бутылки вина и завершили ужин шампанским. В таком месте и после такого ужина начинаешь понимать, почему часть жизни надо непременно провести во Франции.

Потом они прошлись леском по испещренной лунными бликами дороге до деревни и посидели за чашкой кофе в маленьком кафе, владелец которого записывал на грифельной доске результаты футбольных матчей за неделю.

— Даже кофе отличный, — сказал Крейг.

— Даже всё, — сказала Констанс. На ней было голубое полотняное платье: она знала, что он любит, когда она в голубом. — Доволен, что приехал сюда?

— Угу.

— Со мной?

— Видишь ли… — Он говорил медленно, будто тщательно обдумывал ее вопрос. — Раз уж решил ехать в такое место с женщиной, то ты ничуть не хуже любой другой.

— Прелестно. Ничего более приятного я не слышала за весь день.

Оба рассмеялись.

— Скажи «Мейраг» по буквам, — попросил он.

— Д-ж-е-сс К-р-ей-г.

Они опять рассмеялись. Она взглянула на грифельную доску.

— Команда Монако выиграла. Замечательно, правда?

— Главное событие в моей жизни за неделю, — сказал он.

— Мы слишком много выпили. Ты не находишь?

— Нахожу. — Крейг сделал знак хозяину, стоявшему за стойкой. — Deux cognacs, s'il vous plaft. [31]

— Кроме всего прочего, — сказала она, — здесь говорят по-французски.

— Кроме всех прочих совершенств.

— Сегодня ты выглядишь двадцатилетним.

— В следующем году голосовать пойду.

— За кого?

— За Мохаммеда Али.

— Пью за это.

Они выпили за Мохаммеда Али.

— А ты за кого будешь голосовать?

— За Кассиуса Клея.

— Пью за это.

Они выпили за Кассиуса Клея. Она хихикнула.

— А мы стали глупенькие, да?

— Пью за это. — Он повернулся к стойке. — Encore deux cognacs, s'il vous plaft.

— Прекрасно звучит, — сказала она. — На нескольких романских языках.

Он пристально посмотрел на нее. Лицо ее сделалось серьезным. Она протянула через стол руку и сжала его кисть, как бы подбадривая. Он готов был сказать: «Останемся здесь на неделю, на месяц. А потом целый год будем странствовать по солнечным дорогам Франции». Но он ничего не сказал. Только чуть сильнее сжал ее руку.

— Правильно я произнесла по буквам «Мейраг»?

— Как нельзя лучше, — ответил он.

Когда они стали подниматься на холм, он попросил: — Иди впереди меня.

— Зачем? — Хочу полюбоваться твоими прелестными ножками.

— Любуйся, — сказала она и пошла впереди.

Кровать была огромная. Через открытые окна проникал лунный свет и доносился запах сосен. Он лежал в серебристой мгле и слушал, как Констанс возится в ванной. Она никогда не раздевалась у него на глазах. «Как хорошо, — думал он, — что Гейл, не в пример другим женщинам, не царапает мужчину во время любви». А некоторые, бывало, царапались. Он рассердился на себя: о чем он думает! Коварная память, разрушающая радости плоти. Он старался внушить себе, что причин для чувства вины нет. Сегодняшняя встреча — это одно, а вчерашняя — другое. Каждая ночь единственна в своем роде. Он никогда не клялся Констанс в верности, а она — ему.