Хилари Мантел - Фладд

Мужчина наверняка пялился ей в спину — кто бы не пялился на такое чучело? По коже побежали мурашки, почти как если бы это был Фладд. Она начала поворачивать голову — медленно, но неудержимо, словно ее тянуло магнитом. Их взгляды встретились. Она в ужасе отвела глаза, как будто увидела раздавленного человека на рельсах.

Это был Макэвой. Он наверняка ее узнал, однако не заговорил. Ветер рвал с головы платок, пронизывал до костей, задувал под юбку, наполняя ее, как парус. Ройзин О’Халлоран опустила взгляд и стала смотреть на спортивные тапочки: одну правую, одну левую.

Наконец показался поезд — светлое пятнышко вдали, такое бледное, что она не была уверена, правда ли его видит. Пятнышко надолго застыло — ни взад, ни вперед, — затем начало увеличиваться. Ройзин О’Халлоран подошла к краю платформы и подняла лицо в оранжевом свете перронных фонарей.

Только когда поезд подъехал, мистер Макэвой подошел и встал рядом с нею. Она дрожала всем телом.

— Сестра? — тихо, полувопросительно произнес он и подал ей руку.

Она двумя пальцами оперлась на локоть Макэвоя, думая про себя, не оттолкнуть ли его. Он распахнул перед нею вагонную дверь и сказал:

— Не бойтесь. Я еду только до Динтинга, всего несколько остановок, и сделаю вид, что мы с вами незнакомы. Я буду сама деликатность.

— Тогда отойдите, — прошипела она. — Оставьте меня в покое.

— Я всего лишь хочу вам помочь, — сказал Макэвой. — Кто-то должен положить ваши вещи на полку, проследить, чтобы вам досталось место лицом по ходу поезда. И вы же знаете, сестра, люди говорят: «Не так страшен черт, как его малюют».

С кривой усмешкой Макэвой положил ее саквояж на полку. Лязгнула, закрываясь, вагонная дверь. Дежурный по станции выкрикнул что-то протяжное, невразумительное. Взметнулись флажки. Через мгновение поезд уже мчал ее к Манчестеру, к утрате девственности, к железнодорожной гостинице «Ройял-Нортвестерн».

Железнодорожную гостиницу «Ройял-Нортвестерн» спроектировал ученик сэра Гильберта Скотта [55] Скотт, сэр Джордж Гилберт (1811–1878), английский архитектор, один из создателей викторианского нео-готического стиля. Построил и отреставрировал примерно восемьсот пятьдесят зданий, по большей части церквей, однако среди его проектов были и вокзалы, и гостиницы. в минуту рассеянности, и, вступив под ее своды, Ройзин О’Халлоран почувствовала себя в неуютно привычном окружении. «Как в церкви», — шепнула она спутнику. От мраморных полов веяло холодом. За огромной регистрационной стойкой красного дерева, украшенной резьбой наподобие алтаря, стоял тощий субъект с вытянутым постным лицом и бескровными губами ватиканского интригана; он протянул им фолиант размером с Библию и бледным плоским пальцем указал Фладду, где расписаться. Когда это было сделано, субъект глянул на свежую подпись, свел брови и улыбнулся скорбной улыбкой, словно мученик в ответ на шутку палача.

— У нас хороший тихий номер, доктор, — сказал он.

«Доктор, — подумала Ройзин О’Халлоран. — Значит, вы снова взялись за старое». Фладд поймал ее взгляд и еле заметно улыбнулся — впрочем, повеселее тощего субъекта. Тот выдвинул ящик стола, словно открыл сундук в ризнице, порылся в ключах, выбрал один и протянул Фладду. Так же, с таким же тщанием, святой Петр ищет ключ от какой-нибудь невзрачной райской двери и вручает его счастливцу, удостоенному вечного спасения.

— Не очень-то здесь дружелюбны, — прошептала она по пути к лифту и тут же подумала: дело не в нас, в гостиницах все такие. Ей вспомнилась миссис Моноган, и как та ворчала, пуская коммивояжера в самый плохонький номер. Тетя Димфна стирала в отеле Моноганов, а по вечерам, как рассказывали, ошивалась в баре среди мужчин.

При воспоминании о Димфне щеки у Ройзин О’Халлоран вспыхнули, и в то же мгновение ее настигла другая, более очевидная мысль.

— Это из-за меня? — одними губами спросила она у Фладда. — Из-за того, как я выгляжу?

Железная решетка лифта с лязгом захлопнулась за ними. Фладд отыскал рукой холодные девичьи пальцы. Кабина дернулась и пошла вверх, засасывая их в утробу здания. Когда они вползали в междуэтажную темноту, перед Ройзин на миг мелькнуло перекошенное злобой лицо матери Перпетуи. Пыхтя от злобы и ревности, видение выпустило сквозь прутья клетки длинные когтистые пальцы.

Ройзин О’Халлоран с интересом разглядывала платяной шкаф. Дома у них был только комод, да еще старая посудная полка в стене. А в монастыре ничего такого не нужно.

— Ты не хочешь разобрать сумку? — спросил Фладд. — Повесить одежду?

— Я могу повесить костюм, если его сниму. — Она с детской радостью огляделась по сторонам. — И еще я могу повесить платье. Я привезла с собой платье сестры Поликарпы. У него матросский воротник. Вы таких никогда не видели.

Фладд отвернулся. Она была горьким, угловатым, мучительным искушением; сейчас, в теплой комнате, среди мебели, в ней пробудились надежда и мягкость. Девушка не входила в его планы, он вообще не думал связывать себя узами плоти. Некоторые говорили о soror mystica [56] Мистическая сестра (лат.), женщина, которая трудится вместе с алхимиком. , помощнице в трудах, но он всегда считал, что женщины иссушают мудрость, высасывают знания, словно пиявки. Что ж, другие времена, другие обычаи.

Другие времена, другие обычаи. Филомена сняла жакет и аккуратно сложила его на кровати, застланной белым крахмальным бельем и накрытой малиновым пуховым одеялом — такие, наверное, бывают у папских легатов. В комнате было жарко, душно: какой-то исполинский механизм, спрятанный под полом, нагнетал сюда тепло. На обоях цвели махровые голубые розы, белое пространство между ними пожелтело от табачного дыма. В углу, за ширмой, стояла раковина, на ней лежал холодный брусок зеленого мыла, рядом висело полотенце с вышитой на углу красной монограммой гостиницы.

— Мне остальную одежду тоже снимать? — спросила девушка.

Когда Ройзин О’Халлоран забралась наконец в постель, чувствуя голым телом цепенящее объятие белых крахмальных простынь, ее мысли были заняты собственной неприспособленностью к жизни и тем, как легко все могло пойти наперекосяк. Она не заметила Фладда среди пассажиров, сошедших с федерхотонского поезда, поскольку искала глазами черный клерикальный костюм, а тот приехал в обычном твидовом. Только когда он подошел, поцеловал ее в щеку и забрал из рук саквояж, у нее отлегло от сердца. Ройзин не рассказала ему о своей панике, однако нелепый эпизод лишний раз подчеркнул безумие всей затеи: кем надо быть, чтобы бежать с мужчиной, которого не можешь узнать в лицо?

Фладд раздевался, скромно повернувшись к ней спиной. Он вытащил из кармана носовой платок, положил его на ночной столик, словно чистое белое гнездышко, и ссыпал туда мелочь. Ройзин думала: «Я вижу то, что другие женщины наблюдают каждый день». Затем Фладд повернулся к ней — торс был призрачно-бел, словно одеяния святого, — и жестом показал, чтобы она отогнула край одеяла и погасила свет. Теперь, едва различимый в полутьме, он сбросил остальную одежду на пол и, беззвучно ступая по аксминстерскому ковру, подошел к постели.