Давид Фогель - Брачные узы

Нетерпеливым движением Tea отстранила мужа: «Пусти, я хочу встать!» — и спрыгнула с кровати. Уступив, Гордвайль сел за стол и издали наблюдал за женой, которая умывалась, раздевшись. «Нет, — с грустью подумал он, — никак нельзя покорить ее сердце, ни так, ни эдак…» Он остановился взглядом на молочной белизны свете, сочившемся с улицы через окно в разгромленную холодную комнату, и грусть его еще усилилась. Когда Tea повернулась к нему, вытираясь, взгляд его упал на ее живот, ему показалось, что он округлился немного, и это мгновенно вернуло ему душевное равновесие. Tea, словно уловив направление его мыслей, сказала:

— Папа еще не знает… Не упоминай ничего такого, слышишь?! Это мое личное дело!

— Ты скажешь ему сегодня? Он будет страшно рад.

— Сегодня еще нет! — на губах ее появилась злая усмешка. — Если решу его оставить, скажу сама. А ты не вмешивайся!..

На самом деле ей и в голову не приходило избавиться от ребенка. Она желала его, сама не зная почему. Что там ни говори, она не самая большая любительница детей. А все ее разговоры были направлены лишь на то, чтобы помучить Гордвайля, заставить его трепетать. Она отлично знала, как страстно он хочет ребенка, и потому вознамерилась до последнего держать его в страхе перед угрозой аборта, а когда эта угроза потеряет силу, она сможет пустить в ход другую уловку… Интересно, на сколько его хватит сносить все это молча…

Tea одевалась. Все движения ее были выверенны, точны, хорошо знакомы Гордвайлю — ему это очень нравилось. Самостоятельность, выраженная индивидуальность, думал он, жизненная сила — казалось, еще чуть-чуть и ее можно будет описать математически… Природа проявляется в ней прямо, открыто, безо всяких обиняков…

— Чего ты повесил нос, кролик? Одевайся и пойдем!

Гордвайль подошел к окну. Вчерашний снег уже растаял. Слякоть покрывала мокрую мостовую. Только по сторонам тротуара, в трещинах брусчатки, еще лежали маленькие грудки мутного, почерневшего снега. Гордвайль с удовольствием остался бы сегодня дома. Сейчас ему никого не хотелось видеть. Потребность в отдыхе и одиночестве была в этот момент особенно сильна в нем, он хотел остаться наедине с собой. А в доме тестя надо будет разговаривать, приветливо улыбаться — ему это очень тяжело сейчас.

— Может быть, сходишь одна, Tea? Мне тяжело сегодня. Я мало спал и вообще не могу.

Но та не готова была отказаться сегодня от его общества.

— Ты должен пойти со мной! Я обещала, что мы придем вместе! Нас будут ждать. Ничего нельзя изменить!

И добавила спустя миг:

— После обеда я так или иначе должна буду пойти в одно место. А ты сможешь вернуться домой.

Гордвайль решил умыться. Студеная вода освежила его и немного прояснила затуманенное сознание. Он снял рубашку и окатил водой свое худое, тщедушное тело подростка. Гладкое, почти лишенное растительности, оно поражало своей белизной. Tea была уже готова. Она надела белую шелковую блузку и коричневую юбку «колоколом» и сидела за столом, куря и наблюдая, как муж растирает спину полотенцем, смотрела не отрывая глаз, словно сквозь нежную белую кожу пыталась проникнуть в потаенные глубины его души. Гордвайль почувствовал ее пристальный взгляд, и ему стало не по себе. Он немного стеснялся своего хилого тела, особенно перед женой, полагая, что она презирает его за это. Он зашел ей за спину и мгновенно накинул на себя рубашку.

Когда они уже выходили, постучал Ульрих.

— Э, да вы уходите! — закричал он с порога. — Ну не стану мешать. Но если вы собрались в кафе, то и я с вами!

— Мы едем на обед к барону, — ответила Tea. — Однако входите! Есть еще немного времени.

Ульрих вошел и, не снимая пальто, уселся на краю дивана.

— По правде говоря, — сказал Гордвайль, у которого в присутствии посторонних немного развязывался язык, — по правде говоря, у меня совсем не лежит к этому душа. Но Tea уже обещала, и они будут ждать. Ну а у тебя как дела, Ульрих?

— Да у меня ничего нового, ты же знаешь. Задним числом получаешь удовольствие от дарованного небесами безделья и не жалуешься. Я уж боялся, не приключилось ли что с тобой: уже несколько дней тебя не видно. А вы как, Tea? Как провели «святую вечерю»?

— В смертной скуке, мой друг, все святое всегда оказывается крайне скучным, как известно…

— Возможно, и так, — согласился Ульрих. — Я тоже вчера чуть с ума не сошел от скуки. Если бы не снег, я бы несомненно повесился.

— Если бы не снег? Как это? — рассмеялась Tea. — Реши я повеситься, снег бы не смог мне помешать.

— Да, именно снег! Увидев улицу белой, я раздумал… Решил, что правильнее будет совершить последнюю прогулку по первому снегу. Сказано — сделано, и так я спасся. Потому как после прогулки у меня пропало всякое желание кончать с собой. Я просто лег спать. А вы были дома? Если бы я знал, то непременно зашел бы.

Ульрих поднялся:

— Ну, не стану вас больше задерживать. Может быть, зайдете после обеда в кафе?

— Я — нет! — сказала Tea. — Мне надобно быть в одном месте. Может быть, позднее, в шесть. Что до тебя, Рудольфус, почему бы и нет?

— Еще не знаю, — отозвался тот. — Вообще говоря, ничего не имею против, но точно пока не скажу.

Они вышли на улицу. Tea и Гордвайль повернули к Пратерштерну [6] Так венцы называли возведенное в парке Пратер колесо обозрения, а равно и примыкавшую к нему часть парка. В дальнейшем в переводе употребляется как название Пратерштерн, так и его дословный перевод на русский — «Звезда» Пратера. , чтобы оттуда поехать на трамвае, Ульрих пошел их проводить. Стоял влажный, пронизывающий холод, от которого Гордвайль мерз так сильно, словно тот предназначался ему одному. Он поднял воротник своего потрепанного пальтишки, хорошенько укутался в него. Это внутренний холод, подумал он про себя, все горючее вышло… Как там говорит обыкновенно доктор Астель? Человек должен быть всегда заправлен и хорошо смазан… Да, доктор Астель! Как давно он уже его не видел. И Лоти тоже.

— Ты встречал в последнее время доктора Астеля? — спросил он Ульриха, разговаривавшего с Теей. — Как у него дела?

— Ничего нового. К нему на праздники приехал его друг Блох из Берлина. Они, верно, будут в кафе во второй половине дня.

На остановке, закутавшись в меховую шубу и куря сигару, ждал трамвая доктор Крейндел. Он заметил их издали и сделал несколько шагов навстречу.

— Какое замечательное совпадение, благословенное стечение обстоятельств! — вскричал он с деланной радостью и поцеловал Тее ручку.

— Сердце мне предсказывало, можно сказать… У меня тут поблизости были дела. Потом я колебался, не взять ли такси, но долго не было ни одного… И я пошел на остановку. А теперь я вижу, нет никаких оснований для сожаления… Я не имел еще чести, молодой человек… — обратился он к Ульриху.