Давид Фогель - Брачные узы

Tea спросила Польди:

— Что поделывает Рейзи?

— Я не видел ее, — вяло ответил тот.

— Что, все уже кончилось между вами?

— Почти. Повздорили!

— Ты тоже тот еще фрукт, Польди! — сказала Tea с каким-то удовлетворением. — Я, кстати, знала, что это ненадолго. Она симпатичная девушка, эта Рейзи, только не умеет удержать мужчину… Сообразительности не хватает… Ну, а на кого ты положил глаз теперь?

— А вот этого я тебе не скажу, — хихикнул Польди развязно. — Тайна!

— Маленький хитрец! — пощекотала Tea брата под мышкой. — Хочешь, чтобы я умирала от любопытства. Рыженькая?

— Не скажу! Покамест! Может быть, в другой раз.

Фреди продолжал лениво расхаживать по комнате, словно поджидая опаздывающий поезд. Беседа Теи и Польди навеяла на Гордвайля скуку. Развязный тон раздражал его. Было без четверти час; до обеда еще оставалось время. Барон находился в смежной комнате, баронесса суетилась на кухне. Гордвайль подобрал с пола газету, собираясь просмотреть ее. Но против воли прислушивался к разговору между женой и шурином.

Фреди остановился около него.

— Ты любишь кошек, Рудольф? — спросил он. — Я вот нет! Ни кошек, ни собак, ни других домашних животных! Поражаюсь отцу, как он может их любить. Когда, к примеру, рядом кошка, всегда есть ощущение, что она подстерегает тебя… Кажется, лежит себе и дремлет, не так ли? И тем не менее никогда не знаешь точно, действительно ли она дремлет… Может, как раз в эту минуту она чутко слушает… и слышит все!.. Готов поклясться в этом! Самые твои потаенные мысли чувствует!.. Даже те, над которыми ты сам не властен, которые не пробиваются в область твоего сознания!.. А это неприятно!.. Бывает, когда я остаюсь в комнате наедине с кошкой, меня охватывает желание убить ее… Самая мысль о том, что кто-то вечно подстерегает меня и видит меня насквозь, мне ненавистна… И не потому, что мне есть что скрывать, а просто неприятно… Люди — дело другое! Эти ничего не чувствуют! С ними можно и наедине с самим собой оставаться. В обществе людей ты можешь позволить себе думать о чем угодно. Никто ничего не заподозрит. Не то с животным, с кошкой, собакой…

Гордвайль сидел и изумленно смотрел на него. До сих пор он и предположить не мог, что шурина обуревают мысли такого рода. Этот долговязый, тощий парень, казалось, готовый в любой миг сложиться пополам и разломиться надвое с сухим, резким хрустом, всегда представлялся Гордвайлю пустым и выхолощенным, как колос, пораженный головней. За все время он обменялся с ним считанными, ничего не значащими словами.

Фреди взял стул, подсел к Гордвайлю и продолжал размеренно:

— Эта наша кошка отлично знает, что я терпеть ее не могу… Вечно прячется… держится от меня на расстоянии… В жизни близко не подойдет… Тем более не придет ей в голову прыгнуть мне на колени или потереться о ноги… Она чувствует… Ко всем ластится, а ко мне нет… А ведь до сих пор, должен тебе сказать, я не причинил ей ни малейшего зла. Разве что время от времени кидаю на нее пристальный взгляд. Но все мои мысли ей известны, и она боится… Наверняка знает, что как-то в детстве я задушил одну кошку, и боится…

— Ты преувеличиваешь, — проговорил Гордвайль, которому почему-то стало не по себе. — Ничего они не знают!

Фреди как будто не слышал.

— Это произошло не здесь. Мы были на даче в Зальцкамергуте. Мне тогда было лет девять. И там была кошка. Не наша. Может, соседская, не знаю. С нами соседствовала маленькая вилла какого-то профессора из Вены. Словом, эта кошка имела обыкновение прогуливаться в нашем саду. Всякий раз, когда я спускался в сад, она гуляла там в свое удовольствие, как у себя дома, или стояла, склонив голову на сторону, и прислушивалась… Небольшая такая, пятнистая, черная с рыжим. Порой я даже наталкивался на нее, когда она выходила из коридора, всегда так спокойно, без малейших признаков страха. Этакая наглость, меня это просто взбесило. Потому как кошка должна бояться и убегать, а эта вовсе ничего не боялась. Ярость переполняла меня, но я еще выжидал. Несколько раз пытался подкрасться к ней. Медленно-медленно. Она не убегала. Только когда я оказывался на расстоянии вытянутой руки, просто уходила спокойно… Это постыдное пренебрежение распаляло меня все больше и больше. Я беспрестанно думал об этом, мысли о кошке не давали мне покоя даже во сне. Однажды ночью мне приснилось, что эта самая кошка вошла в нашу с Польди комнату, обычной своей невозмутимой поступью прошла к моей постели и остановилась в изголовье, подняв голову. Я же сладко спал, это мне снилось, и я не хотел просыпаться из-за наглой кошки. Я подумал во сне: посмотрим, чего она хочет. Потому что она стояла и смотрела на меня, словно размышляя. Я видел ее глаза, красновато-коричневые с ярким блеском. До того, наяву, я не обращал внимания на то, какие у нее глаза. Короче говоря, я лежу и смотрю на нее, а она смотрит на меня, и я точно знаю, что она что-то против меня замышляет. Постояв так, она вскочила на кровать, рядом с подушкой, и прошлась по мне, до самой головы. Я не двигался. Возле головы она остановилась, замерла на миг, глядя на меня своими красновато-коричневыми глазами, казавшимися вблизи неестественно круглыми и большими. Потом мягко легла мне на шею, изогнувшись вокруг, все это медленно-медленно. Я почувствовал тепло и как она легко, почти приятно давит мне на шею. Давление, однако, все усиливалось, мне стало трудно дышать, и внезапно я понял, что она хочет удушить меня. Я мгновенно выпростал руки из-под одеяла и схватил ее за шкирку, с большим усилием мне удалось оторвать ее от себя. Затем я встряхнул ее, держа перед глазами, тело ее безвольно свисало вниз. Но тут же оказалось, что шея у кошки очень жесткая, словно железная, так что, сжимая ее, я почувствовал боль в руках. Я снова взглянул на ее морду и увидел, что глаза совершенно исчезли. Да и голова уже не была кошачьей головой, а чем-то странным, больше похожим на какой-то инструмент, чем на голову животного. Тогда я с силой бросил ее о землю. Звук был как от удара тяжелого металлического предмета. Я взглянул вниз и с изумлением увидел, что кошка, та же самая давешняя кошка, встала, словно проснувшись, и поднимает голову мне навстречу. Затем снова прыгает на кровать, и все повторяется еще раз во всех подробностях, а потом еще и еще: несколько раз подряд.

На следующий день я подстерегал ее с утра до вечера, искал ее и в саду, и во всех других местах — все напрасно. Ее нигде не было. Ночью она мне не снилась. А наутро я увидел, как она выходит из коридора, медленно-медленно, как всегда. Я последовал за ней, отстав на несколько шагов. Она пошла в сад, остановилась на лужайке, под большой грушей, и замерла… Я стал подходить к ней, она не двигалась с места. Подошел вплотную, нагнулся и погладил ее по спине — она издала довольное урчанье и стала тереться о мои ноги. Тогда я опустился на холодную, еще мокрую от утренней росы траву и взял ее на колени. Она не сопротивлялась. Я погладил ее еще раз, и еще, глядя ей в глаза, которые сейчас, не так, как во сне, оказались светло-голубыми, прозрачными, как стекло. Так, гладя ее, я все ближе подводил пальцы к шее и внезапно сомкнул их на ней и стал сжимать обеими руками, все сильнее и сильнее. Она исторгла короткий, обрубленный вопль и замолкла. Билась всем телом и дергала лапами, пытаясь достать меня когтями по лицу, но я держал ее на расстоянии. Я жал все сильнее, глаза ее сделались совсем круглыми, вылезли из орбит, наконец она перестала дергаться. Узкий, длинный язычок торчал у нее изо рта, как розовая ленточка. Мне показалось, что он еще немного двигается, и я продолжал давить. Наконец я отшвырнул ее от себя с отвращением. Она упала в траву с глухим стуком и осталась лежать без движения, раскинув лапы. Я вскочил на ноги. Следовало еще спрятать ее, меня же тошнило при одной мысли о том, что нужно будет до нее дотронуться. Но выбора не было. Была не была, я взял ее за кончик хвоста, оттащил в кусты малины рядом с забором и спрятал, а вечером бросил в ручей.