Давид Фогель - Брачные узы

Он угнездился в кресле перед столом и стал читать утреннюю почту. «Все-то он низводит до самого подлого уровня», — подумал Гордвайль, продолжая печатать. Во дворе на стене напротив отпечатался треугольник солнечного света, долго остававшийся на одном месте, не меняя формы. Еще полтора часа в пространстве комнаты раздавался торопливый стук пишущей машинки и шелест бумаги. Затем Гордвайль собрал груду писем и понес их хозяину на подпись. Тот передал ему утреннюю почту, объяснив, что ответить. Кроме того, Гордвайль еще должен перепроверить гроссбух начиная с марта, потому как ему, Крейнделу, кажется, что в записи вкралась ошибка. Гордвайль взял все бумаги и вернулся на свое место.

— Не желаете ли сигару? Превосходная!

«Нехороший признак!» — подумал Гордвайль и подошел, чтобы взять сигару. Воспользовавшись моментом, он попросил в долг десять шиллингов до жалованья.

— Конечно, я готов вам дать, мой дорогой друг! Охотно и с удовольствием! Напомните мне попозже, и я принесу вам.

Гордвайль уже собирался удалиться, когда тот чиркнул спичкой и протянул ему:

— Огоньку, пожалуйста! Да, — продолжал он, — я все хотел вас спросить, как продвигается ваша работа. Давненько мы уже об этом не толковали… Я имею в виду, понятное дело, настоящий ваш труд, тот, на котором и зиждется мир!.. А не то, что здесь, работа, от которой людям духа, как мы, ни тепло, ни холодно… — он криво улыбнулся, блеснув золотыми коронками во рту. — Видите, сударь мой, как схоже наше видение мира: когда я говорю «работа», то всегда подразумеваю тот, домашний, литературный труд, тот, что «делается во тьме и распространяет свет на весь мир, из конца в конец»… По выражению великого Гете, так, кажется?

— Если уж он «делается во тьме», то не подобает разглагольствовать о нем на миру, — рассмеялся Гордвайль.

— На миру! На миру, конечно, нет! Согласен с вами, негоже разговаривать об этом с базарной торговкой! Никому это не известно так, как вам и мне… На миру — нет! Но от меня, собрата по искусству и, можно сказать, друга, вам, конечно, нечего скрывать… А добрым советом пренебрегать не следует!.. Ведь кто даст вам совет лучше, чем я, кто еще способен заметить ту или иную мелочь?.. Специалист — это совсем другое дело!.. Если бы все ремесло было сосредоточено в руках профессионалов, тогда… кто это сказал? Не могу вспомнить сейчас. В любом случае светлый ум был у того, кто так сказал!..

Гордвайль вернулся на свое место и сел, повернувшись лицом к доктору Крейнделу. Ароматная сигара, казалось, придала ему сил, теперь он мог более спокойно воспринимать колкости доктора Крейндела, выслушивать их без обиды. Насмешки даже стали доставлять ему известное удовольствие, словно относились вовсе не к нему, а к кому-то другому.

Доктор Крейндел продолжал:

— А в том, что я специалист в вопросах литературы, у вас, мой друг, кажется, было достаточно времени убедиться… Строй же ваших мыслей понятен мне особенно хорошо, может быть, из-за их глубины… Ибо поверхностными вещами я априори не занимаюсь… Хорошему пловцу глубокая река нужна, как гласит народная мудрость.

— Но если я вообще не нуждаюсь в советах? — улыбнулся Гордвайль.

— Это значит, что работа ваша идет беспрепятственно — тогда, конечно, другое дело! И, несмотря на это, нет ничего полезнее, чем хороший совет знающего человека!..

— Может быть, сменим тему?! Это уже стало скучно.

— Сменим тему? О-хо-хо, мой дорогой, вы не знаете закономерности!.. Другая тема вызовет еще большую скуку… Покажется еще скучнее, неприятнее… Как говорит Клейст, по следам добра всегда влачится зло… К нашему прискорбию, это всегда так… «Сменим тему!» Если бы я знал, что другая тема интереснее, то только бы ее и обсуждал, смею вас уверить. Вы ведь знаете, мой друг, что мне приятно обсуждать лишь возвышенные материи, то, что расширяет горизонты человека, с обыденной же, простой проблемой я разделываюсь в два счета… Ибо она всегда и грязнее, и мельче, и людям высокого духа претит долго ею заниматься… Например, если бы я был вынужден известить вас, что вы уволены с должности, что, скажем, вы должны отработать еще месяц, а затем свободны идти на все четыре стороны, — разве такая тема показалась бы вам менее скучной?!

«На тебе! — подумал Гордвайль. — Увольнение в стиле мерзавца Крейндела!»

Буря эмоций мгновенно обрушилась на Гордвайля, заставив всю кровь прилить к голове. Появилось даже чувство удовлетворения, усиленно пытавшееся вытеснить все прочие чувства и одно занять их место. Вдруг оказалось, что сигара погасла. Резким щелчком Гордвайль стряхнул с ее конца пепел и снова прикурил. Еще месяц, а потом?! И что скажет на это Tea, вертелось у него в голове. Что-то большое и твердое поднялось у него от желудка куда-то вверх и комом встало в горле. Он попытался сглотнуть этот ком и набрал полные легкие горького сигарного дыма, вызвавшего у него внезапный позыв к рвоте. Он машинально достал носовой платок и несколько раз громко отхаркнул в него мокроту.

Тем временем доктор Крейндел продолжал разглагольствовать таким тоном, как будто намеревался добраться до самой сути неких вещей, имевших далекоидущие последствия.

— О людях нашего круга никогда ничего нельзя сказать наверное. Вечные сюрпризы… То, что поначалу кажется неприятным, с материальной стороны, может вызвать в нас по каким-то неведомым соображениям реакцию, противоположную той, которая ожидалась. Полностью противоположную… Все, что ни делается, к лучшему, по персидской поговорке… Разве я не прав, любезнейший господин Гордвайль? Человек нашего круга может сказать самому себе ну, к примеру, так: «Что, с такого-то числа я лишаюсь должности? Так ведь это как раз то, чего я так хотел!.. Теперь я буду полностью свободен для настоящей работы, той единственной работы, которой и определяется все… Разве не так?.. А все эти низменные вещи, еда, питье и тому подобное, разве они хоть что-нибудь значат для меня?..» Видите, мой друг, я изучил все это вдоль и поперек, можно сказать, на собственной шкуре, потому что и у меня точно такой характер… Мне кажется, я уже говорил вам когда-то, что мы почти близнецы… близнецы по духу, конечно, а это ведь главное в таких людях, как мы!..

— Короче говоря, — произнес Гордвайль, стараясь говорить своим обычным тоном, — вы извещаете меня об увольнении через месяц считая от сегодняшнего дня!

— Разве могут быть еще какие-либо сомнения в этом, друг мой? К великому моему сожалению! Вынужден из-за прискорбного состояния дел. Но кто больше всего пострадает от этого? Уж никак не вы, а только я сам… Вы-то наверняка вне себя от радости, как уже было сказано… Ведь теперь вы сможете посвятить всего себя вашей работе, забыв обо всем на свете, а мне, мне что остается? Кто восполнит мне потерю вашего общества, а? Готов поклясться, что вы мгновенно позабудете доктора Крейндела со всеми его потрохами, хи-хи, по народному выражению — с глаз долой, из сердца вон! Я же еще долго буду обретать духовную пищу в глубокомысленных беседах, которые мы вели с вами… черпая из неиссякающего Божественного источника… Кто это сказал? Шиллер, кажется… Не могу сейчас вспомнить, волнение совершенно истощило мою память… да. Что до того, о чем мы говорили, то я скажу не таясь: в целом мире мне не найти человека, с которым я мог бы так же душевно и искренне беседовать, как с вами… Вы не станете этого отрицать!.. Ибо умные люди не появляются на свет как грибы после дождя — один, два в поколении — и все! Под умом я разумею мудрость, вы меня понимаете, мудрость, какой обладаем вы и я; таких людей, как мы с вами, я пока еще не встречал… Теперь вы в состоянии понять, сколь велика моя утрата…