Светлана Саврасова - С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции

– Как хотите, Кася. Последняя жрачка в жизни все-таки.

Через минуту она решается на клубнично-шоколадное мороженое. Я добавляю от себя фисташковое. Для цветовой гаммы, хотя она уже почти все съела. А ест она медленно, потому что вместе с мороженым глотает потоки слез. Когда она заканчивает, я делаю полную отвращения мину и говорю:

– Мороженое было с моей стороны дурацкой идеей. Особенно это зеленое, фисташковое. Прошу прощения.

– Почему? – спрашивает Кася.

– Ну, знаешь, оно не успеет перевариться. Выйдет такая масса. Не завидую тому, кто тебя найдет…

Кася, и без того белая, буквально синеет.

– Как это?

– Ну как… Физиология. Все мышцы расслабляются. Все, что у человека внутри, выходит наружу.

Кася сидит, глупо уставившись в свой вазончик. Ее лицо начинает приобретать цвет, как здесь говорят, off white. А я сегодня не беру пленных.

– Короче говоря, каждый труп находят лежащим в содержимом его кишечника и мочевого пузыря. Отсюда и ритуал омывания тела перед положением вo гроб.

Ничего странного, что Кася чувствует рвотные позывы.

Заведение уже закрывают. Мы остались последними посетителями. Я предлагаю пойти ко мне. По дороге покупаем кое-что в «TESCO».

Четыре часа спустя в мою дверь стучится сосед. Я открываю.

– Sorry-sorry-sorry, Майк, – говорю я. – I am so sorry. We’ll be quiet! Promise! Мы будем тихо-тихо…

Возвращаюсь в комнату, забираю у Каси гитару. Она не хочет мне ее отдавать. Я шепчу:

– Если он вызовет полицию по поводу нарушения тишины в ночное время, я-то объяснюсь! А ты?

Кася отдает гитару и начинает тихо икать.

За минуту до этого мы едва не подрались. Выпили водки, и Кася рассказала, как ее первый мужчина, Войтек, продал ее в Чехии в бордель в Пльзне. Там она встретила Катю из Минска, которая научила ее петь «Красную рябину» на русском языке.

– Хороший перевод, – говорит она.

– Что? Ах да, ты права – хороший перевод на польский, – говорю я.

– Это польская песня! Хороший перевод на русский! – говорит она.

– Что?! Ну-ка, прогуглим это дело! – кипячусь я. – Во! Слова Пилипенко, музыка Родыгина! Это русская песня «Уральская рябинушка»! Понятно?!

– Ну ладно, пусть так. Что ты кричишь? – говорит Кася.

– А что, я у себя дома! Хочу и кричу! – говорю я.

– Ну хорошо, давай споем еще раз, – просит она.

– Почему опять ту же самую? – протестую я. – Давай что-нибудь другое. Например, мою любимую – «Утомленное солнце». Знаешь ее? У тебя чудный голос…

– Я музыкальную школу окончила, – отвечает Кася. – Поехала в Чехию в консерваторию поступать, там было два места для меццо-сопрано. И проспала, опоздала на прослушивание.

– Ну, поехали с этим солнцем! – говорю я. – Почему ты начинаешь с середины? Давай сначала.

– Это и есть начало. Оригинальная версия, – говорит она. – Песня начинается со слов «Сейчас не время искать отговорки. Факт, что все прошло…»

Меня аж скрутило.

– Какая еще оригинальная версия? Это старое русское танго. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

–Точно! – говорит Кася. – Один из самых известных хитов Ежи Петербургского! На слова Фогга. Возьми себя уже в руки или проверь по компьютеру! Ты чего такая бешеная? Ты всегда так – на работе вся такая обходительная, а в жизни, как дикий кабан? Можно шторы закрыть?

Можно. Сегодня полнолуние. У меня тянет спину, что-то пульсирует в нижней части живота. Я чувствую странные запахи. Меня слегка подташнивает. Начинаются месячные, и, наверное, герпес высыпет. Я не хочу умирать. Кася тоже. Просто на нас накатило по физиологическим причинам.

Завтра, как проснемся, нажарю блинчиков. И за завтраком дам Касе адрес убежища для женщин. Мы позвоним Трейси Кембридж, и она все устроит.

Если все пойдет нормально, то, может, Кася вспомнит, что это не из-за Войтека ее жизнь пошла под откос. Спрошу Касю: твоя бабка еще жива? Знаешь, у меня в голове засела эта история с твоей бабкой… Хотя, конечно, прежде всего и главным образом виноват тот тип. Сходи к психотерапевту, Кася! Я дам тебе телефон.

Я уверена, что психотерапевт ей скажет: представь себе, что у тебя другая бабушка, Кася. Вот приходит домой со двора, примыкающего к парку над Вислой, четырехлетняя внучка сo ртом, полным спермы, аж по подбородку течет… И та другая бабушка говорит: «Что? Дядя в парке попросил тебя помочь? Сказал, что даст тебе мороженого прямо в рот? А это мороженое оказалось теплым и невкусным? Знаешь, тот дядя просто глупый и ничего не понимает. Сходи выпей соку. Купи себе холодного мороженого. Вкусненького! В киоске на пристани, рядом с кинотеатром. Какого ты хочешь, малинового? Шоколадного? Я, наверное, знаю того дядю: он с усами, такой низенький толстячок в зеленых брюках, почти совсем лысый, да? Ах нет? Он одет в спортивный костюм, ростом с папу, без усов, в очках, с длинными русыми волосами до плеч и с ямочкой на подбородке, так? Внученька, если еще кто-нибудь тебя попросит о чем-нибудь, пригласи его вежливо к нам домой и скажи: бабушка поможет! А еще лучше мы будем с тобой вместе ходить гулять. Всегда. Так будет интересней. Хорошо?»

И тогда, Кася, ты бы навсегда забыла о том подонке…

Потому что больше всего тебе запомнилось, как бабка орала на тебя и била, как до крови терла тебе губы пемзой. И как запретила тебе об этом кому-нибудь рассказывать. Особенно маме, а то мама тебя убьет за то, что ты сделала! Не так мама тебя учила помогать другим людям!

Эта другая бабушка, Кася, не заперла бы тебя на целые сутки в твой четвертый день рождения в темном шкафу в наказание. Никогда бы ты не стала бояться своей мамы. А когда старший брат, шестилетний Войтек, попросил, чтобы ты показала ему, что там у тебя в трусиках, а он тебе тоже покажет, ты бы пожаловалась маме. Может не в первый раз, потому что тогда он еще не настаивал. Но позже, когда он уже начал угрожать тебе пистолетиком, подаренным крестной Ядвигой на первое причастие, – уже точно.

А когда он сообразил, что мамы ты боишься больше всего на свете, то сделал тебя своей рабыней. И имел тебя всеми способами вплоть до вчерашнего дня.

Другая, психотерапевтическая бабушка тоже боялась бы твоей мамы из-за того, что не усмотрела за тобой, пока та была в больнице с Войтеком. Но другая бабушка не принесла бы тебя в жертву своему страху. Она призналась бы в своем недосмотре маме, а не ксендзу. Перед мамой, а не ксендзом чувствовала бы она себя в долгу в течение всей оставшейся жизни.

Другая призналась бы маме и заявила бы о преступлении в полицию.

Настоящая же бабка поломала тебе жизнь, Кася… И маме тоже. С чего иначе она так сильно пьет в последние годы? Она чувствует, что что-то не так, думает, что сама во всем виновата. Корит себя за то, что занималась заболевшим Войтеком. Не знает, что именно она сделала плохого, но чувствует, что потеряла тебя. Пьет в отчаянии от потери дочери. Но она еще жива! И ты, сиротка, тоже еще жива!