Владимир Лорченков - Копи Царя Соломона. Сценарий романа

– Копи Царя Соломона, – говорит Первый.

– С учетом роста цен, инфляции, кризиса, гиперроста показаний Доу-Джонсона, – говорит он.

– Получается 50 миллионов долларов США, – говорит он.

– Все то бабло, на которое миллионы счастливых еврейских семей могли бы покинуть СССР и устроиться в Израиле, – говорит Второй.

– Ты, гомосек, государственный преступник, – рычит Первый.

– Ты кинул еврейский народ, государство Израиль, ты кинул ребе, которого вы с подельниками удавили в этой сраной МССР, – рычит он.

– Ты убил всех своих сообщников, и решил вывезти все сокровища, – рычит Второй и методично шлепает газетой, свернутой в трубочку, по голове жертвы.

– Я не… я не убивал их, – пищит отец Натали.

– Нам это по фигу, – спокойно говорит Хопкинс, и именно в его устах это звучит очень страшно.

– Карта, Арановски, – говорит «Хопкинс».

– Мы сотрудники Моссада, и мы никогда не забываем тех, кто совершил преступления против еврейского народа, – говорит он.

– Так чего же вы не в Латвии?! – борзо пищит несчастный папаша Натальи.

– Там мля фашисты свои шествия устраивают! – хрипит он, потому что Первый его слегка придушил.

– Вы мля чмошники… – с вызовом – видно, что у него истерика, – бросает отец Натальи.

– Ты нам тут ОРТ не устраивай, – говорит Второй, встав.

– Украл у советс… тьфу мля еврейского народа 50 миллионов баксов и думаешь, что мля святее самых святых цадиков? – говорит Второй.

– Когда возникает выбор или убить врага государства и поиметь с этого 50 миллионов долларов или просто убить врага государства, настоящий еврей всегда выбирает вариант номер 1, – говорит «Хопкинс».

– А мы, в отличие от тебя, лошок, настоящие евреи, – говорит он.

– Благодаря таким как мы, наш народ и существует еще, – говорит он.

– Включая, к сожалению, таких его недостойных представителей, как ты, – говорит он.

– Кончаем его, – рычит «Матрица».

Смена картинки: мы видим Натали, которая сидит в автобусе и с интересом смотрит на группу людей, которые достали канистру с красной жидкостью (канистра белая, плюс при толчках автобуса часть жидкости выливается – поэтому цвет виден) и пьют из нее по кругу. Снова палата. Расширенные глаза отца Натальи, во рту у него человеческая кисть. Она черная. Вьется дымок, это «Матрица» обнажил провода от лампы и время от времени прижигает ими несчастного. Снова автобус: Наталья, улыбаясь, пьет из канистры под возгласы и крики пассажиров. На нее смотрят с обожанием, как в Молдавии всегда глядят на иностранцев или деньги – что, в принципе, одно и то же. Снова палата: отец Натальи лежит на полу голый, с подушкой во рту, на его пальцах пляшет Матрица, танец похож на гопак, исполняет его агент Моссада, поэтому – с учетом некоторых исторических деталей, например, еврейской резни Богдана Хмельницкого, – это сочетание выглядит особенно жутко и нелепо.

Все что происходит в палате – под музыку «7.40», которая перемежается – когда сцена меняется на молдавский автобус – музыкой ансамбля «Лэутары».

Крупным планом лицо отца Натальи. Он плачет, лежит в кровати.

–… ский, а номер? – спрашивает «Хопкинс».

– Номер 174, он по средам, – говорит плача отец Натальи.

– Вы же ей ничего не сделаете? – говорит он.

– Мы мля?! Да мы ее в задницу поимеем! – рычит Второй.

– Дочь, сука, предателя… – рычит он.

Папаша Натальи вназапно перестает плакать. У него лицо человека, который вспомнил, что не включил утюг, уходя из дому.

– Можно спросить, – говорит он неожиданно деловитым тоном.

– Ну? – бросает Второй.

– А вы случайно не молдаване? – говорит отец Натальи.

– Да ты что, издеваешься? – спрашивает «Хопкинс».

– Ну, и не негры… – говорит отец Натальи, бросив на всякий случай взгляд на мужчин.

– Ну тогда имейте на здоровье, – говорит он.

Агенты переглядываются. «Хопкинс» качает головой. Показано его лицо крупным планом.

– Арановски, Арановски, – говорит он.

– Вы подлец, предатель и вор, – говорит он.

– Сами вы очень подло поступили, утаив от еврейского общества те миллионы, что спас ценой своего детства Царь Семенович Соломон, – говорит он.

– А ведь это ценности евреев, они не принадлежали ни вам, ни Соломону, ни мне, ни кому-то конкретно, – говорил он.

– Это ценности всего народа, ценности тех, кто сгорел в печах Холокоста, – говорит он.

– И вы украли их, похитили, да еще при этом и человека убили, – говорит он.

– Не одного! – восклицает он.

– Вы потеряли облик человека, вы морально разложились, стали выродком, – говорит он, и становится очень похож на прокурора на товарищеском суде над пьяницами где-нибудь на заводе в СССР.

– И вы решили, что раз вы подонок, то и все вокруг подонки, – говорит он.

– Арановски, мы ведь не подонки, как вы, – говорит он.

– Конечно, ваша дочь, ваша здоровая еврейская девочка, разве виновата она в том, что ее отец лишь называется евреем, а сам поступил как последний кусок говна, – говорит он.

– Разве Наташа совершила это преступление? – говорит он.

– Это ВЫ его совершили, и вам платить за содеянное, – говорит он.

– Правительство Израиля никогда не мстит детям, – говорит он.

– Ну… а тот инцидент в Вифлееме, он за сроком давности не считается, – говорит он.

– Ваша дочь будет репатриирована в Израиль, она будет честно трудиться в кибуце, она отслужит в армии, познакомится с нормальным еврейским мальчиком, – говорит он.

– Будет полноправной гражданкой страны, которую вы ограбили, – говорит он.

– Будет счастлива, и никогда не узнает, что ее отец ренегат, подонок и ублюдок, – говорит он.

– Вернее, был им, – говорит он.

Камера отъезжает, мы видим, что в руках «Хопинса» – горло отца Натальи, которого душили все время монолога. Руки крепко сжаты, горло красное. Глаза у жертвы навыкате, изо рта тонкой струйкой шла кровь, цвет лица уже с намеком на синеву. Отец Натальи похож на баклажан, который еще только сунули в духовку, – он уже темнеет, но еще не черный, при этом ярко-синий цвет ушел, уступив место пепельности. Видимо, что-то такое замечает и «Матрица». Он говорит:

– Съел бы сейчас баклажанной икры? – говорит он.

– С удовольствием, – говорит Второй.

– Я знаю один ресторанчик, его молдаване держат, – говорит «Матрица».

– Отлично, будем знакомиться с национальной кухней, – говорит «Хопкинс».

Разжимает руки. Уходят. У тела матери Натальи «Хопкинс» останавливается. Крупным планом показана женщина. Она все-таки была очень красива. Агент грустно качает головой, шепчет – мы улавливаем только»… все же не шикса какая… ормальная еврейская баба в соку… не… повезло с мужем – козлоудодом…» – достает из кармана складной ритуальный подсвечник, раскладывает его как линейку, зажигает фитильки, и читает заупокойную молитву. В начале, оглянувшись в поисках чего-то, стаскивает шапочку с головы негра-доктора, и водружает себе на голову, как кипу.